Ошибиться трудно. Ви выбрала блестящий кейс неоново-яркой расцветки с узором «пейсли». Прежде чем я успеваю спросить у нее что-нибудь еще, она направляется к двери тира, словно не желает оставаться на открытом месте ни мгновения дольше.

Я невероятно, отчаянно хочу оказаться внутри здания, в бетонной комнате без окон. В безопасности.

Но остаюсь на месте. Чувствую на лице прохладный ветер. Слежу за уличным движением – потоком металла и огней. Я одолеваю зверя, который выкарабкивается из глубин моей души. И у этого зверя всегда, неизменно, лицо Мэлвина.

Сэм позади меня спрашивает:

– Гвен, ты идешь?

Он произносит это мягко, как будто понимает, что творится со мной, хотя я не знаю, каким образом он это мог понять.

– Да, – отвечаю я, отмахиваюсь от своих инстинктов и иду учить своих детей – в том числе и Ви, – как правильно обращаться с оружием. И молюсь о том, чтобы это оружие им никогда не понадобилось.

* * *

Коннор справляется лучше, чем я могла подумать. Почти не вздрагивает при звуках выстрелов. Он спокоен и решителен, когда я обучаю его правильной стойке и положению рук. Когда Коннор наконец делает первый свой выстрел, то попадает в мишень. Не в самый центр, конечно, но все же в круг. Большинство детей в подобном случае торжествовали бы, но не мой сын. Он смотрит на мишень критически, ставит пистолет на предохранитель и кладет на барьер – так, словно занимался этим всю жизнь.

– Я промахнулся, – говорит он.

– Ты попал. Пуля в пределах круга.

– Это его не остановит, – говорит Коннор. И эти простые слова многое говорят мне о моем сыне и его отношении к оружию. Он занимается этим не ради забавы, развлечения или острых ощущений, как прочие юнцы в этом тире, которые взвизгивают и хлопают в ладоши, когда им удается сделать хотя бы относительно удачный выстрел. Как и для меня, для Коннора это мера выживания. Чистого, примитивного выживания.

Мне это горько. Мне больно от того, каким тусклым, должно быть, ему видится этот мир. Как неизбежно то, что это умение ему понадобится – он не хочет учиться этому, но бестрепетно учится.

Мой сын так отважен, что у меня перехватывает дыхание.

Я кладу руку на его плечо, и хотя он не отстраняется, я чувствую, как напрягаются мышцы под моей ладонью. Настороженность. Это еще одна заноза в сердце для меня как для матери: знать, что мое прикосновение больше не может умерить его боль. Что оно, по сути, может лишь сделать эту боль острее. Я позволяю этой горечи пройти через меня и осесть, и лишь потом могу заставить свой голос звучать нормально.

– Со временем у тебя начнет получаться лучше, – говорю я сыну. – Но на сегодня давай остановимся, ладно?

Смотрю на часы; прошло уже полтора часа. Ланни прямо сияет от гордости за свою меткую стрельбу, и они с Ви делают торжествующее «дай пять», в то время как Сэм смотрит на это, покачивая головой. Я показываю Коннору, как правильно укладывать пистолет в кейс, потом он и девочки усаживаются на скамью у стены, а мы с Сэмом занимаем места у соседних окошек.

Стрельба для меня – это свобода. Внутри меня воцаряется тишина и отрешенность от мира – не мешает даже грохот, который не могут заглушить затычки в ушах. Остаюсь только я, мишень и тяжесть пистолета в моей руке. Это уверенность, которую не может даровать мне ничто другое.

Я встаю в стойку, целюсь и веду беглый огонь, поочередно посылая пули то в «голову», то в «сердце». Сэм рядом со мной делает то же самое. Положив пистолеты, мы приближаем мишени и отходим назад, чтобы сравнить результаты.

Абсолютно равные. Один из его выстрелов в «голову» мишени оказался на волосок точнее. Черт. Мне нужно почаще приходить в тир.

Я не осознаю, что дети присоединились к нам, пока Ланни не говорит из-за моего плеча:

– Господи, мам… – В голосе ее звучит потрясение и гордость. Я обнимаю ее одной рукой, и все наши разногласия моментом улетучиваются.

– Женщина с оружием – это вам не хрен собачий! – провозглашает Ви.

– Ви!

– Что?

Я только качаю головой. В конце концов… она не так уж неправа.

Когда мы уже собираем вещи, звучит сирена, и все отступают от окошек, опустив стволы и поставив их на предохранители – по крайней мере, большинство следуют протоколу. Я вижу, как хозяин тира идет вдоль ряда, делая замечания тем, кто проявил небрежность; но направляется он прямо к нам.

Я чувствую, как напрягаются мои плечи, когда он останавливается и поворачивается к нам, и я вижу, что Сэм тоже смотрит на него. Никто из нас не проявляет агрессии, но мы оба настороже. Дети, похоже, еще ничего не осознали, но по взгляду светло-голубых глаз мужчины я понимаю, что сейчас произойдет, – еще прежде, чем он произносит:

– Послушайте, мне очень жаль, но я получил жалобу.

– Насчет нас? – предполагает Сэм.

– Нет. Насчет нее. – Он смотрит прямо на меня. – Я намерен попросить вас больше не приезжать сюда. Я возмещу вам оплату посещений.

– Вы выгоняете мою маму? За что? Она соблюдала все правила! – До Ланни доходит почти сразу, и, как я могла предположить, моя дочь не намерена мириться с этим. Она выступает вперед, высоко вскинув голову. Щеки ее горят, глаза сверкают, и я рада, что Коннор удерживает ее, положив руку ей на плечо. Я слишком сбита с толку, чтобы вмешаться, это все застигло меня врасплох. И к тому же я оказалась в неловком положении у всех на виду; я терпеть не могу, когда люди рассматривают меня и перешептываются. Один-два достают свои смартфоны, чтобы снять происходящее на видео. Мне слишком хорошо это знакомо. Еще один оживший кошмар. Меня подташнивает, невесомая чернота подступает к горлу из желудка.

– Остынь, девочка, – отвечает Ланни хозяин тира, и это худшее, что он вообще может сделать. Я вижу, что Ланни сейчас рванет, словно вулкан. Коннор крепче сжимает ее плечо, но она стряхивает его руку. – Ладно, идемте все со мной. – Этот человек точно так же не хочет публичных сцен, как и я.

Моя дочь открывает рот, чтобы сказать что-то, что уже не сможет взять назад, и я быстро перебиваю ее самым ровным тоном, какой могу изобразить:

– Конечно, я рада буду разобраться в этом. Но давайте с вами пойду только я. Сэм останется с детьми.

Я не спокойна. Чувствую, как пол под ногами превращается в зыбучий песок, но надо уйти отсюда, подальше от посторонних глаз – это единственное, что я могу сейчас сделать. Более того, мне нужно, чтобы Ланни остыла. Она должна научиться самоконтролю, если хочет выжить в мире, который с радостью доведет ее до последней грани. Я должна подать ей пример хотя бы в этом.

Но прежде чем повернуться, я вижу на лице дочери разочарование и неверие, и это причиняет боль, словно пощечина. Сэм придвигается ближе к ней. Хорошо. Его успокаивающее воздействие – именно то, что сейчас требуется. Я тоже пытаюсь успокоиться, но чувствую, как крошечные волоски на коже встают дыбом, как урчит мой желудок. Я знаю, что будет: я достаточно часто с этим сталкивалась. Я лишь надеялась, что в таком большом и равнодушном городе на это понадобится больше времени.