Таким образом, в результате отклонения предложения квесторов Луи-Наполеон перехватил инициативу в борьбе с Собранием и с удвоенной энергией принялся за подготовку общественного мнения к перевороту. Ходили слухи, что после дебатов по предложению квесторов государственный переворот был назначен на 20 ноября. Было абсолютно ясно, что существующий разрыв между президентом и парламентом толкает Законодательное собрание к подготовке собственного переворота, и отсчет времени с этого момента идет на дни, если не на часы{187}. Вновь президент отступает от, казалось бы, неизбежной развязки. Двадцатого ноября принц выступает в Собрании и разоблачает «демагогические идеи» и «монархические происки». Тот же мотив прозвучал и во время выступления 25 ноября 1851 года Луи-Наполеона перед французскими предпринимателями, прибывшими с лондонской выставки. «Что касается монархических галлюцинаций, не вызывающих, впрочем, тех же опасений, что и социализм, — говорил он, — то они тормозят всяческий прогресс, любую серьезную работу. Монархисты борются, вместо того чтобы сотрудничать с властью. Мы видим людей… ставших революционерами для того, чтобы обезоружить власть при помощи народного голосования. Те, кто больше всех пострадал от революций, провоцируют новую. И все это с единственной целью приписать себе право распоряжаться национальной волей и помешать движению, которое направит общество на путь мирного развития»{188}.

Опасения принца-президента имели под собой веские доводы, поскольку он наверняка знал о существовании по всей Франции целой сети тайных обществ. Активность обществ, особенно в южных департаментах, резко возросла после того, как 13 ноября 1851 года правительственный проект о восстановлении всеобщего избирательного права был отвергнут Законодательным собранием. Даже говорили о дате 4 декабря как о дате возможного восстания в столице и в провинции, поскольку в Париже тайные общества уже начали раздачу оружия{189}. Действительно, начиная с 1849 года, в канцелярию принца-президента поступают тревожные донесения из провинции об активности тайных обществ. Особенно угрожающая ситуация сложилась в южных регионах страны, граничащих со Швейцарией. Так, префект Лиона в своем донесении писал, что «департамент Юра кажется спокойным, с виду все тихо… Тем не менее легко обнаружить плохое состояние умов в определенных классах населения и некоторых личностей. Пропаганда особенно интенсивна в округе Болэ и Полини, где активны карбонарии численностью 300 человек. На своих собраниях «истинных братьев» (de bons cousins) они выдвигают своих кандидатов… Идет постоянная работа по подготовке мятежа, и идет изготовление пороха»{190}.

В сообщении из префектуры департамента Рона уже конкретно говорилось о существовании секретной ассоциации «Германский союз» (Deutseverein), верховное руководство которой находилось в Женеве. Программа ассоциации заключалась в «установлении республиканской формы правления по всей Европе и уничтожении всех институтов, которые могли бы служить опорой монархии, как-то религия, собственность и семья». В донесении указывалось, что «Германский союз» имеет филиалы по всей Европе, где есть немецкие рабочие. Организация также существовала в Париже и Лионе. Был разработан детальный план действий, который предусматривал уничтожение железнодорожных путей для затруднения переброски войск из центральных провинций и вывод из строя телеграфных линий. Серьезные волнения должны произойти во Франции, поскольку у членов тайных обществ были обнаружены большие запасы оружия и амуниции. Более того, были сформированы четыре дивизии: одна из Савои должна была направиться в Рону, Изер и Дром; другая — в Лэн через Нантую; третья — через Жекс в Юра, Сент-Клод, Буссе и Море; четвертая — в департамент Саон-и-Луара самым кратчайшим путем. Некоторые из французских социалистов, как говорилось в донесении, членов анархической организации, уже покинули Швейцарию и находились в южных провинциях Франции, готовые к действию{191}.

Обстановка усугублялась тем, что местная администрация и главы некоторых административных учреждений были враждебны принцу. Полицейский агент из Роны прямо говорил о том, что местные власти в курсе приготовлений социалистов и смотрят на них сквозь пальцы{192}. В департаменте Юра сложилась подобная обстановка. Парализованная страхом местная администрация потеряла контроль над ситуацией. Префект Лиона был даже вынужден обращаться напрямую к принцу с призывом «принять срочные меры, поскольку в пограничном со Швейцарией департаменте Юра нужны энергичные и преданные правительству люди»{193}.

Подобные тревожные сигналы были не единичны: осенью 1851 года военный трибунал в Лионе осудил членов другой подпольной революционной организации — «Молодой Горы». На судебном процессе власти с ужасом узнали о существовании обширной, разветвленной заговорщической организации, готовившейся поднять восстание в 15 юго-восточных департаментах Франции{194}. Из многочисленных полицейских сводок и посланий из префектур можно заключить, что социалисты в 1851 году были как никогда сильны, имели разветвленную заговорщическую сеть и были решительно настроены идти до конца. Так что же помешало им в осуществлении своих планов по переустройству общества уже в 1851 году? Ожидание перевыборов 1852 года.

В своей, ставшей классической, характеристике внутриполитической ситуации в стране накануне переворота Маркс, в частности, писал: «Представим себе теперь среди этой торговой паники французского буржуа с его помешанным на коммерции мозгом, который все время терзают, теребят, оглушают слухи о государственных переворотах и восстановлении всеобщего избирательного права, борьба между парламентом и исполнительной властью, распри фрондирующих друг против друга орлеанистов и легитимистов, коммунистические заговоры в Южной Франции, мнимые жакерии в департаментах Ньевра и Шера, рекламы различных кандидатов в президенты, широковещательные лозунги газет, угрозы республиканцев защищать конституцию и всеобщее избирательное право с оружием в руках, апостольские послания эмигрировавших героев in partibus, предвещающие светопреставление ко второму воскресенью мая 1852 г., — и тогда мы поймем, почему буржуазия, задыхаясь среди этого неописуемого оглушительного хаоса из слияния, пересмотра, продления конституции, конспирации, коалиции, эмиграции, узурпации и революции, обезумев, кричит своей парламентарной республике: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!»{195}.

В 1849–1850 годах были очень популярны дешевые, в смысле цены, брошюры, в которых разоблачались социализм и коммунизм: первый как простое воровство, только в невиданных масштабах, а второй как всеобщее обобществление, что неизбежно вернет человечество в состояние первобытного общества. В некоторых случаях пропаганда буржуазного порядка и критика республиканского правления достигали такого накала, что сам собой напрашивался вывод об установлении военной диктатуры в стране. Из публицистических работ изучаемого периода нужно особенно выделить работу бывшего префекта А. Ромье, ставшую предвестницей переворота и наделавшую много шуму в обществе своими разоблачениями социалистов. Брошюра называлась «Красный призрак», название само за себя говорящее, и содержала открытую проповедь военной диктатуры. Автор всячески расписывал «ужасы», которые ожидали собственническую Францию 2 мая 1852 года в день президентских выборов. Тон произведению задавало апокалиптическое утверждение: «Нас ожидает уже не гражданская война, а жакерия!.. Везде уже дан пароль, нет ни одного дерева, ни одного куста, за которым не скрывался бы враг, приготовившийся к великой социальной битве. Первый же удар набата будет повторен огромным эхом…»{196} В чем же причины, на взгляд автора, этой социальной ненависти, которая прорывается то там, то здесь? Причина одна — социальное расслоение общества, породившее нищету и невежество, отчаяние и непримиримость. Он откровенно пишет об этой болезни Франции: «Ненависть к богатому там, где есть богатые; ненависть к мелкому буржуа там, где есть бедные; ненависть к мелкому фермеру там, где нет ничего, кроме происков; повсеместная ненависть низкого к высокому, — вот во что нам превратили, или, лучше сказать, во что мы превратили Францию». Правительство занимается, как ехидно замечает Ромье, «политикой», в то время как рабочие только и мечтают, как бы поскорее раздробить головы детей из богатых слоев. И все это от отчаяния и беспросветной нищеты. Совершенно очевидно, что тот же самый рабочий никогда в жизни не сможет купить себе шикарный подрессоренный экипаж, на котором разъезжают по городу светские львы и львицы. Общество разделила пропасть — на тех, кто обладает собственностью, и на пролетариев, то есть тех, у кого нет ничего, кроме «своих цепей».