Восстание «Новой Горы»[16]13 июня 1849 года в Париже сыграло на руку принцу, который после подавления плохо организованного мятежа заявил, что «пришло время добрым успокоиться, а злым трепетать». В воззвании к французскому народу говорилось: «У Республики нет более непримиримых врагов, чем эти люди, которые вместо прогресса и улучшения жизни хотят превратить Францию в арену беспорядка и сделать из нее военный лагерь… Избранный всей нацией, я буду защищать бедных так же, как и богатых; всю цивилизацию. Я не отступлю ни перед чем, чтобы победить». И хотя восстание, поднятое Ледрю-Ролленом, было с легкостью подавлено, оно нагнало ужас на партию порядка, во всем видевшую заговор красных. Однако уже в конце июля 1849 года принц был вынужден заявить, что едва только миновала угроза, исходящая от улиц, как тут же подняли голову партии (имеются в виду легитимисты и орлеанисты. — Прим. авт.) и стали угрожать стране и сеять неуверенность{157}.

С момента подавления мятежа фигура принца-президента становится все более и более популярной как в провинции, так и в столице. С формированием министерства д’Опуля — Фульда осенью 1849 года Луи-Наполеон выходит из-под опеки монархических нотаблей. Одновременно принц формирует окружение из лично преданных ему людей, в которое вошли Э. Руэр[17], Ж. Персиньи, Парье, Барош и Ш. Морни[18].

Таким образом принцу-президенту удалось разорвать круг всеобщего отчуждения, а поскольку Луи-Наполеон и его окружение постоянно нуждались в деньгах, то присоединение к ним банкира Фульда дало им надежный источник финансирования, что серьезно обеспокоило орлеанистов. К. Маркс прямо писал, что в лице Фульда Луи-Наполеон нашел себе помощника на бирже, а с назначением на пост префекта парижской полиции Карлье столица оказалась под контролем Луи-Наполеона{158}.

Любопытную оценку ситуации в стране дает префект из Марселя в письме принцу-президенту от 9 октября 1849 года: «Формирование нового кабинета и объяснения народу мотивов этого важного поступка произвели в Марселе, как, впрочем, и повсюду, живое и глубокое впечатление. Это впечатление, должен Вам сказать, проявилось первоначально в удивлении, которое Вы должны были предвидеть, ибо, признавая необходимость жестких и энергичных мер для ведения дел, вся Франция, подобно больному, боится и своих болезней, и доктора».

«Но, с одной стороны, — продолжает автор послания, — Ваш манифест не оставляет никакого сомнения в Вашей решительности и намерениях, с другой стороны, министры, которых Вы призвали себе на помощь, в большинстве своем принадлежат к парламентскому большинству, и, узнав это, общественное мнение сразу же успокоилось. Не могу не вспомнить о практике конституционных королей… прикрывавшихся ответственностью министров. Но сейчас это Вы сами ответственны, согласно букве закона, перед всем народом… это Ваше неотъемлемое право поступать таким образом вопреки всем нападкам на Вас.

В том, что касается департамента Буше дю Рон, я могу Вас заверить, что если противозаконные выступления и возможны, то только со стороны сторонников демагогической партии (социалистов. — Прим. авт.), и я Вас уверяю, что они будут тут же подавлены. Другие партии — легитимисты и консерваторы, какова бы ни была их позиция и особые интересы, — чувствуют, что социальная обстановка крайне напряжена, и придерживаются очень осторожной и взвешенной позиции в отношении Вашего правительства. Развитие событий привело их к мнению, что только Вы можете защитить их от общего врага»{159}.

И если социалисты в 1849 году не собирались поднимать восстание, как это утверждал префект Лиона, то только из-за недостатка сил и средств{160}. Собственно говоря, сам термин «социалисты» требует уточнений. Под ними в официальной переписке понимали революционеров-анархистов, ставивших своей целью уничтожение государства. Трудно сейчас точно определить настоящий масштаб их приготовлений и назвать имена лидеров, поскольку в большинстве случаев анархисты хорошо конспирировались и очень часто их влияние на местах осуществлялось анонимно. Приблизительно такая же ситуация была в Париже во время июньского восстания 1848 года, когда восставшие действовали без вождей под лозунгами социальной революции. Многие спасшиеся от расправы летом 1848 года бежали за границу, а впоследствии через швейцарскую границу стали просачиваться во Францию. Так, в 1850 году из префектуры Роны, пограничного со Швейцарией департамента, приходит угрожающее предостережение правительству, что мешкать нельзя, а надо энергично действовать{161}.

И хотя отношения Луи-Наполеона с промонархическим Законодательным собранием оставались крайне напряженными, победа на частичных выборах в марте 1850 года трех социалистов продлила их сосуществование. Избрание в депутаты людей, активно участвовавших в июньском восстании 1848 года, повергло в панику правых и привело к свертыванию дел на бирже, что вызвало отток капиталов из страны. Испуганная буржуазия рассматривала избрание социалистов в Париже не иначе как реванш за июнь 1848 года, и правящий класс был почти убежден, что на выборах 1852 года победят «ненавистные красные».

Но больше всего всех взволновало известие, что парижский гарнизон — опора власти и порядка — также голосовал за демократов-социалистов. Некий Вилэн из Брюсселя в письме к Луи-Наполеону от 16 марта 1850 года изложил свое видение проблемы, а заодно и проанализировал политическую обстановку в стране. «Избирательная урна заговорила, — писал он, — Париж голосовал за социалистов. Самое печальное в состоявшихся выборах, что это был выбор армии, естественного стража общества. Этот факт заставляет задуматься. Армия, как никогда уставшая, должна была стрелять в своих сограждан, но введенная в заблуждение ложными доктринами, стала безразличной и даже оказалась на стороне красных. Нужно предупредить развитие событий по этому сценарию. Призвать ее к порядку и верности. Нужно положить конец угрозе гражданской войны, нужно' сделать ее невозможной», — обращался он к принцу.

Справедливости ради надо отметить, что, как это обычно бывает во времена революций и социальных волнений, армию сделали козлом отпущения. Ее то удаляли, то вводили в Париж, меняли руководство, заставляли выполнять грязную работу по установлению «конституционного порядка», использовали во внутриполитических интригах. Армия от этого устала, и в ней зародилось серьезное недовольство Республикой, которое время от времени прорывалось наружу. Так случилось и в этот раз. Собственно говоря, Республикой во Франции были недовольны многие. Ее даже называли «несчастием для народа». Главный редактор английского журнала «Магазин» г. Чемберс как-то заметил, что «свободу нельзя навязать народу против его воли». Провозглашенные революцией «свобода, равенство и братство» на деле оказались неосуществимы. Вместо свободы французы получили переполненные тюрьмы, вместо равенства и братства страна оказалась на грани социальной революции.