Чудом избежав разоблачения, Сорган-шира решил долее не тянуть с помощью знатному беглецу. Он вручил Темучину неплохую лошадь, бурдюк с кумысом, лук с двумя стрелами и даже сварил для него двухгодовалого барана. Седла и огнива он, однако, юноше не дал, хотя предметы эти были необходимы на долгом пути домой. Позднее кое-кто упрекал за это Сорганшира, но эти «герои задним числом» не понимали, что сулдус и не мог поступить иначе, если хотел, чтобы его помощь в побеге осталась тайной для тайджиутов. Ведь седло и огниво были предметами, если так можно выразиться, именными, по ним легко можно было определить их хозяина. К тому же эти вещи, в отличие от всего остального, хранились в юрте, и, если бы Темучина поймали, то найденные при нем седло и огниво указали бы на Сорган-шира как его прямого пособника. Все остальное можно было украсть; кобыла имела обычное тайджиутское тавро, баранина — она и есть баранина, да и остальные предметы особой индивидуальной принадлежностью не отличались.

В этом опасном предприятии счастье так и не отвернулось от Темучина. После долгих странствий он нашел свою семью у склонов горы Бурхан-Халдун, где матушка Оэлун уж и не чаяла видеть его живым. И вновь пошла обычная жизнь (или, лучше сказать, выживание) бедной семьи, с охотой на сусликов-тарбаганов и горных крыс-кучугуров. Но вскоре ее спокойный ход опять нарушило чрезвычайное происшествие: неизвестные грабители угнали восемь из девяти меринов, принадлежащих Борджигинам. Лишь случай позволил сохранить последнего коня — саврасого мерина — на нем Белгутэй с утра уехал на охоту за тарбаганами.

Он вернулся уже после захода солнца и застал всю семью в растрепанных чувствах. Грабеж был наглым, на виду у всех членов семьи, но сделать ничего было нельзя — других коней не имелось. И такая наглость грабителей была вдвойне обидной, так что разожгла юные сердца жаждой восстановления справедливости, даже если ценой этого восстановления будет собственная жизнь. Между тремя старшими братьями даже возник спор, кому отправляться в эту почти безнадежную погоню. Победил в споре, разумеется, Темучин, уверив всех, что только ему под силу справиться с таким отчаянным делом. И, даже не дожидаясь утра, старший из братьев отправился в погоню за конокрадами на своем куцем савраске.

Монгольское седло

Трое суток ехал по свежему следу грабителей Темучин, останавливаясь только, чтобы дать отдохнуть своему саврасому спутнику. Утром четвертого дня след привел его к пасущемуся конскому табуну, рядом с которым доил кобылу высокий стройный парень одних лет с сыном Есугэя. Возможно, вначале Темучин подумал, что ему удалось настичь одного из налетчиков, но недоразумение быстро разъяснилось. Юноша при табуне рассказал, что еще до рассвета мимо его лошадей действительно прогоняли восемь соловых меринов, а затем показал то место, где след угонщиков вновь выходил на нетронутую степь. Парень близко к сердцу принял беду семейства Борджигинов, да и вообще, похоже, между юношами сразу возникла какая-то взаимная приязнь. Кто бы мог подумать тогда, что эта случайно завязавшаяся дружба проживет полстолетия, а сам юноша, Боорчу (Богорчи), сын Наху-баяна, из захудалого рода Арулат станет вернейшим из верных великого монгольского владыки, начальником правого (главного) крыла его войска… А все началось со случайной встречи и короткого, поначалу сугубо делового разговора.

Боорчу хорошо понимал, что у Темучина немного шансов догнать грабителей на своем чрезмерно утомленном коне-бегунце, а уж надеяться справиться с бандитами в одиночку можно было, пожалуй, только в юношеских мечтах. И, недолго думая, сын Наху-баяна предложил новому знакомому всю возможную помощь. Куцего савраску пустили пастись в табун, а взамен Боорчу дал Темучину своего лучшего коня. Сам он твердо решил стать товарищем сыну Есугэя в этом нелегком деле и, бросив тут же, на месте, свои подойники и бурдюки, оставив табун, и даже не заехав домой предупредить отца, отправился в погоню за обидчиками совершенно чужих ему Борджигинов.

Помощь Боорчу оказалась бесценной, ибо лишь на исходе седьмого дня от начала погони Темучин, наконец, увидел своих соловых, которые мирно паслись вблизи куреня какого-то племени.[43] Наследник Борджигинов предложил новообретенному товарищу подождать в безопасном месте, пока он сам отгонит коней: в конце концов, Темучин прекрасно понимал, что Боорчу не обязан рисковать своей жизнью из-за возвращения чужого имущества. Но Боорчу довольно энергично высказался в том смысле, что раз уж он пошел за Темучином, деля его заботы, то и в опасности не собирается отсиживаться за его спиной. В итоге юноши вместе угнали меринов. Храбрецов заметили из куреня и бросились за ними вдогонку. Но уже опускалась ночь, и преследователи побоялись в темноте гнаться за двумя друзьями, тем более, что Темучин при первой же возможности пускал в гонителей стрелы. В результате товарищам удалось уйти, хотя три дня они не знали ни сна, ни отдыха.

Когда новоиспеченные друзья уже подъезжали к юрте Наху-баяна, Темучин предложил Боорчу взять несколько меринов в уплату за помощь. Тот категорически отказался и даже немного оскорбился. Он-де поехал с Темучином потому, что видел, как страдает товарищ, а не в погоне за барышом. Да к тому же богатства ему не надо, он и так вовсе не беден, поскольку является старшим сыном Наху-баяна, монгола весьма зажиточного.[44] А этот самый Наху-баян к тому времени уже все глаза проплакал по своему пропавшему сыну Боорчу. Его неожиданное появление вызвало целый взрыв эмоций, только, глядя на любимого сына, отец не знал, плакать ли ему от счастья или бранить своего порывистого наследника. В конце концов, радость победила, и монгольский богатей посоветовал товарищам хранить свою дружбу и даже разрешил Боорчу, после того, как тот управится с накопившимися делами, присоединиться к Темучину в качестве нукера. Так Боорчу стал первым настоящим сподвижником будущего Чингисхана.

Велика была радость в семье Оэлун, когда после двухнедельного отсутствия Темучин появился в аиле живой и здоровый, да еще и со всеми восемью похищенными конями. Был устроен семейный пир, на котором повзрослевший старший сын поставил перед матерью вопрос о своей женитьбе, напомнив, что когда-то, давным-давно (прошло уже девять или десять лет), сватался к дочери хонгиратского князя Дай-сэчена, Борте, и не получил отказа. Правда, тогда еще был жив могучий герой-отец, и Оэлун задумалась: как-то теперь отнесется хонгиратский нойон к тому, что его любимая дочь должна выйти замуж уже не за сына выдающегося вождя, а за обнищавшего до последней степени монгола, пусть и знатного рода. Однако Оэлун понимала, что родство со столь богатым и авторитетным человеком может многое дать и Темучину, и всему роду Борджигинов. А уж если Дай-сэчен откажет — что ж, это будет не первым ударом, который получен наследниками Есугэя. И Оэлун, страшась неудачи, но и лелея надежду, благословила сына. А он, взяв в соратники сводного брата, Белгутэя, отправился в степь искать свою нареченную невесту.