– Да ты что? – удивился Антип. – Выходит, тюрьмы все еще стоят?

– А куда ж они денутся? – в свою очередь удивился такому вопросу Макарычев.

– Отец Иероним говорит, что близится время, когда на земле не будет ни тюрем, ни дворцов.

– Ну, может, когда-нибудь и придет такое время, – не очень уверенно согласился с незнакомым ему отцом Иеронимом сержант.

– Но пока стоят?

– Стоят.

– И кто ж в них сидит?

– Преступники.

– И только?

– А кто ж еще?

– Ладно, – махнул рукой Антип. – Забудь… Так, значит, из тюрьмы сбежал преступник?

– Ну да. И, по имеющейся информации, он мог скрыться на болоте.

– Не-а, – уверенно покачал головой Антип. – Здесь его нет. Я бы узнал, если бы на болоте появился чужой.

– Как?

– Ну, ветерок бы нашептал.

– А! – махнул рукой Стецук. – Сказки!

– Ну, вас-то я нашел, – лукаво улыбнулся Антип. – Я, меж прочим, давно уже за вами иду. Присматриваюсь, что за люди такие. Показался, потому что вашему парню помощь потребовалась. Куда б он такой пошел?

– Так, значит, на болоте чужих нет? – осторожно поинтересовался Макарычев.

– Нет, – уверенно покачал головой Антип. – Кроме вас – никого.

– Мы – свои, – улыбнулся болотному жителю Петрович.

– Ну, не знаю, – серьезно ответил тот. – Пока – не знаю.

– Мы можем переночевать в вашем поселке? – спросил Макарычев.

– Ну, а почему нет? Что ж мы, не люди, что ль?

Незаметно совершив поворот, они шли теперь по направлению к огням поселка, которые, как полагал Макарычев, служили Антипу главным ориентиром. Ну, в самом деле, как еще человек мог верно выбирать дорогу в кромешном мраке? А то, что говорил Антип о своем феноменальном зрении, было, скорее всего, некоторым преувеличением. Похвальбой. Обычное дело – нужно ж чем-то поразить незнакомцев.

Когда, по прикидкам Макарычева, до поселка оставалось километр-полтора, ну, никак не больше двух, огни впереди исчезли. В один миг. Как будто все разом в трясину провалились.

– Это что значит? – насторожился Макарычев. – Все разом спать легли и свет потушили?

– Ну, поселок наш в низине расположен. С того места, где мы сейчас находимся, его не видать. Ща, взгорочек обойдем – и прямиком к нему выйдем.

– А в низине не топко? – поинтересовался Петрович.

– Не, – мотнул головой Антип. – Должно бы быть топко, а у нас там как раз наоборот – сухо.

– Странное место, – заметил Петрович.

– Хорошее, – уточнил Антип. – И вот что, служивый, – обратился он к сержанту. – Котейка у тебя замечательный. Да только ты лучше спрячь его от греха подальше.

– А в чем проблема? – удивился Макарычев.

– У нас в поселке кошек нет. Утки, куры, свиньи, коровы – есть. А кошек и собак – нет. Ну, так сложилось исторически, как говорится. Деды наши, когда жить сюда перебирались, не прихватили с собой кошек и собак. Должно быть, просто забыли. Даже Ной, когда зверье в свой ковчег загонял, и тот наверняка кого-то да позабыл. Ну, а у нас сложилось такое поверье, будто они, деды то есть, зверей этих нарочно с собой не взяли, поскольку зло они в себе несут. У собаки зло в кончике носа, которым она повсюду тыкается, а у кошки – в кончике хвоста, которым она размахивает. Вот такая, понимаешь, история.

– Очень любопытно! – Петрович закинул автомат за спину. Пальцы его забегали по клавиатуре ПДА. Исследователь взял верх над бойцом, и осторожность уступила место азарту. – Похожее поверье бытовало в Китае. Правда, касалось оно только кошек…

– Ну, по мне, так все это – сказки бабкины, – перебил, не дослушав, Антип. – Однако ж другие думают иначе. А к традициям, сами небось понимаете, следует относиться с уважением.

– Да о чем разговор!

Заведя руку за спину, Макарычев отстегнул подвешенную к рюкзаку переноску.

Почуяв неладное, Спиногрыз недовольно заворчал.

Поселок, а скорее, все же деревенька небольшая, состоял из полутора десятков домов, разбросанных как попало среди кустов и деревьев, таких же корявых и нескладных, как и повсюду. Дома были как старые, вросшие в землю по самые окна, выглядывающие из-под съехавших крыш, будто дикие звери из нор – глаза желтые, злющие, – так и новые, крепкие избы-пятистенки с кирпичными печными трубами, высокими крылечками и резными наличниками на окнах. И едва ли не в каждом окне горел свет.

– В окнах, между прочим, стекла вставлены, – подобравшись к сержанту справа, едва слышно произнесла Тарья.

– Вижу, – Макарычев поправил рукой переноску, в которой сидел кот, чтобы не била сзади по бедрам.

– Откуда стекла?

– Оттуда же, откуда и электрогенераторы. Бравый вертолетчик Валерка в обмен на галлюциногенные грибочки привозит.

– Кстати, надо бы взглянуть на эти грибы, – заметил Петрович.

Возле каждого дома, как и полагается, сарай для скотины и огородец небольшой. Ерохин сразу, как сельский житель, обратил внимание на то, что грядки грамотно приподняты, чтобы растения не гнили, и обнесены деревянными опалубками, чтобы грунт не расплывался.

В центре деревни стояла рубленая церковь с высокой, метров восемь вверх, колокольней и большим деревянным крестом на самом верху.

– А ведь не слышали мы колокольного звона, – посмотрел на провожатого Макарычев. – Точно, не слышали.

– Ну, нет колоколов-то, – как бы извиняясь, развел руками Антип. – Откуда их взять-то?

– А как же вертолетчик ваш Валерка?

– Не, он колокол достать не может. Спрашивали уже.

– Зачем же тогда колокольня, если колоколов нет?

– Как это зачем? Полагается!.. А вот и мой домишко.

Антип подвел гостей к стоящему на отшибе дому под крышей из дранки, крыльцом в девять ступенек и прилепившимся сбоку скотным двором. Хозяин распахнул дверь, и на бойцов пахнуло домашним теплом, запахом свежего хлеба, жареной картошки с луком и то ли не добродившего кваса, то ли чуть подкисшего молока. Прямо в прихожей под потолком висела энергосберегающая электрическая лампочка. И не просто на голом шнуре, а с красивым стеклянным плафоном, матовым, с нарисованными бабочками и похожими на колибри птичками. Дверь в комнату была обита черным дерматином с утеплителем – чтобы холод зимой не забирался. Из-за двери доносились звуки музыки. И было это вовсе не церковное песнопение и даже не Кобзон, а какой-то разухабистый новомодный шлягер-пятиминутка, что в столице можно услышать из приоткрытого окошка едва ли не каждого проезжающего автомобиля. Что-то про разбитое сердце, голубые глазки и круглые попки.