После выметания всех углов хлама набралось ведра на три. Обнаружился также десяток завалявшихся по пыльным щелям восковок. Судя по тому, что их до сих пор не хватились, в этих украшениях никто особо не нуждался, однако Олег, привыкший уважать чужой труд, сделал-таки литейные формы и к вечеру провел единственную плавку. А потом запер мастерскую и отправился домой.

Таня хлопотала на кухне у плиты. На плече возвышался Альфонс и внимательно наблюдал за ее манипуляциями.

— Ты прямо Сильвер, — усмехнулся Олег, — ни минуты без попугая.

— Как ты сегодня рано, — удивилась благоверная, — а я, как назло, Сашку со Светкой на живопись отправила. Обидится. Спать пойдешь?

— Спать? — Олег прикрыл глаза. Воображение сразу нарисовало самодовольную козлиную рожу, блеск меча. Холодно касается горла стальное лезвие, и голова катится на траву. Олег поежился. Умирать ему почему-то не хотелось. — Нет, спасибо. А ты что, с попугаем теперь вообще не расстаешься?

— Тебе жалко? — Танечка скосила глаза на Альфонса. — Он меня любит.

Попугай с готовностью закинул голову, распушил перья и вдохновенно произнес: «Боже мой, как ты прекрасна!»

— Врет он все. — Олег подошел ближе и уставился птице в глаза: — Чего от Тани хочешь?

— Жрать хочу! — признался Альфонс.

— Вот так! Слыхала?

— Ну и что? Мне за ласковое слово горсти пшена не жалко… От кого еще услышишь?

— Как так? — насторожился Олег.

— Очень просто. Ты помнишь, когда поцеловал меня последний раз?.. За последнюю неделю только и слышала: «жрать» и «спать».

— Не… Не может быть… — неуверенно покрутил головой Олег.

— Да ладно, — Таня почесала попугаю шею, — я понимаю. Работа. Устаешь. Только знаешь, Олежка, всех денег ведь не заработаешь…

— Танечка, пожалуйста. — запросил пощады Олег.

— А ты помнишь, что обещал? — Что?

— Как «что»? Прошло пять дней…

— А-а! — сообразил Олег. — Ботанический сад? Так я завтра на работу не иду!

* * *

За окном валил снег. Огромные мохнатые хлопья. Они падали с черного неба, ненадолго желтели в свете кухонного окна и бесследно исчезали внизу, во мраке двора. Часы у соседей за стеной пробили полночь. Уникальные напольные часы конца восемнадцатого века четко отбивали каждые полчаса уже больше ста лет. И как только люди ухитряются спать под этот звон?

Танечка и Сашка давно посапывали в соседних комнатах. Сегодня Олег показал себя образцовым семьянином: до девяти играл с сынишкой и уложил его спать, потом заточил ножи, укрепил сушилку для посуды над раковиной, залатал щель под окном. Но Таня в конце концов тоже отправилась в постель, и Олег остался один. Склонить голову на подушку он не решался: стоило прикрыть глаза, как мерещилась ухмылка Дьявола, удар меча. Голова катится в одну сторону, тело заваливается в другую. Агония… Нет, подобного сна Создатель увидеть не хотел. Тем более с такой натуральностью — последнее время сны казались более реальными, нежели окружающий мир. От предчувствия смертельного удара стало побаливать горло. Олег сидел у темного окна, всматривался в играющую снежинками ночь и отпивался горячим кофе.

* * *

Вернулся Трофимов в час ночи. Тихонько, стараясь никого не разбудить, открыл входную дверь. В квартире витал пряный мясной аромат, от которого рот мгновенно наполнился слюной. Тихонько приоткрылась дверь комнаты, выглянула Синичка:

— Ой, Саша пришел! — Она выскользнула в коридор, обняла его за шею, поцеловала. — Ой, какой холодный! Замерз?

— Да нет, — Трофимов выбрался из куртки, — снег на улице. В снежные дни морозов не бывает.

— Как холодно в вашем мире! — поежилась Синичка и взяла Сашу за руку:

— Идем.

В комнате на письменном столе стояла глубокая тарелка и чашка. Девушка запустила руки под одеяло, выудила алюминиевую кастрюльку, стала накладывать гречневую кашу. В воздухе поплыл густой мясной аромат.

— Садись. — Она убрала кастрюльку и потянула к себе чашку. — Ты горячий компот любишь или холодный?

— Любой, — коротко ответил Трофимов, берясь за ложку. — Какая ты рукодельница…

— Это так здорово, — азартно зашептала Синичка, — вода течет сама, плиту топить не надо. Просто рычажок поворачиваешь, чик — и горит огонь. Можно больше сделать, можно меньше…

Трофимов, молча кивая, уплетал за обе щеки. Гречневая каша имела вкус натурального мяса, но на зуб не попадалось ни единой прожилочки. Съев больше половины, Саша не сдержался и осторожно полюбопытствовал:

— Слушай, Синичка, а мясо здесь есть?

— Есть, — девушка тихо рассмеялась. — В супе. Не нравится?

— Наоборот. У тебя золотые руки.

— Сашка, Сашка, — она пересела ближе, — я об этом всю жизнь мечтала…

— О чем?

— Ну о чем мечтает любая женщина? Стать домохозяйкой, естественно.

— Не знаю, — пожал плечами Трофимов. — Некоторые стремятся стать учеными или капитанами.

— Что за бред? — удивилась Синичка. — Женщина не может быть капитаном. Женщина рождена быть хозяйкой и больше никем.

— А у нас законодательно закреплено равноправие полов, — похвастался Трофимов.

— Варварство, — хмыкнула Синичка. — У нас за хребтом живут племена, которые тоже считают мужчин и женщин равными. Именно поэтому они так и остались дикарями, а наша цивилизация насчитывает уже больше трех тысяч лет.

— Не знаю. — Саша отодвинул опустевшую тарелку. — Именно женщины организовали у нас движение феминисток…

— Наверное, они психически больны, — предположила девушка, наливая в чашку компот. — Уравнивать женщин и мужчин — это все равно что сравнивать акулу и альбатроса. Никогда в жизни акуле не удастся подняться в небо, и никогда в жизни альбатросу не увидеть глубины моря. Они разные.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Трофимов, прихлебывая горячий компот, по вкусу напоминающий сладковатый яблочный сок.

— Женщина — это в первую очередь мать. Она тяготеет к стабильности, безопасности и покою. Она стремится сохранять и поддерживать дом, наводить уют, вкусно готовить, растить здоровых детей. Мужчина же стремится быть выбранным для зачатия детей. Именно поэтому он старается произвести впечатление: хорошо трудиться, искать новое, неожиданное, он всегда готов на риск, на опасные действия. Недаром в нашем законодательстве уже больше двух тысяч лет мужчинам запрещено владеть любым имуществом, кроме оружия и личных вещей.

— Как это? — чуть не подавился Трофимов. — Вообще?

— Разумеется.

— Погоди, а если он трудится, зарабатывает, строит? Кому все это принадлежит?

— Это принадлежит хозяйке.