она потеряла близнецов. Сквозь прорезь инкубатора она держит невероятно маленькую ручку своей дочери кончиками пальцев, глядя на монитор с отсутствующим выражением лица.

Новоприбывшие гиперактивны. Их подключают к катетерам или сажают в инвалидные коляски, они поступают сюда прямо после кесарева сечения или из послеродовой палаты. Большинство матерей здесь надолго, они проведут в палате четыре с лишним месяца. Они так хорошо узнают медсестер, что будут различать их по звуку шагов в коридоре. Они будут то вздыхать с облегчением, то паниковать, когда жизнь их малыша окажется в руках того, кому они не доверяют. И медсестры узнают матерей достаточно хорошо, чтобы испытывать облегчение или полный страх перед сменой в зависимости от того, за кем они ухаживают.

Ребенок никогда не является главной проблемой. В отделении все обстоит не так, как задумано природой: о младенцах говорят с учетом даты, когда они должны были родиться, поэтому 10-недельный ребенок, родившийся на восемь недель раньше, считается «скорректированным на две недели». Медсестры поддерживают жизнь этих младенцев до даты, когда они должны были родиться, с помощью технологий, лекарств и заботы и при этом пытаются «исправить» ошибку природы. Но они делают гораздо больше, чем кажется. Многим из новорожденных осталось около четырех месяцев до их «скорректированного» возраста. Их мамы, возможно, еще даже не выглядели беременными. Роды, которые описывают некоторые пациентки, были самым травмирующим опытом из всех. Они рассказывают мне о панике, когда просыпаешься ночью с мокрым пятном на простынях и думаешь, кровь это, амниотическая жидкость или и то, и другое.

Младенцы появляются на свет, пока все вокруг стоят затаив дыхание. Они попадают из теплой, комфортной и спокойной среды в руки к врачам и медсестрам, вставляющим эндотрахеальные трубки в их крошечные рты и носы или катетеры в пупочные вены, прикрепляя к телу разные провода до тех пор, пока ребенка станет почти не видно: он начинает казаться роботом. Медсестры надевают миниатюрные шапочки на хрупкие головки младенцев и прикрепляют больничные идентификационные ленты вокруг их крохотных конечностей или на внешней стороне инкубатора. А потом все ждут того времени, когда младенцам было суждено родиться, чтобы они самостоятельно прошли испытание между жизнью, рождением и смертью.

В некоторых странах медсестры носят недоношенных детей в так называемых сумках-кенгуру. С моей точки зрения, это отличная идея. Конечно, наши инкубаторы действуют как своего рода матка, но я бы хотела носить ребенка в сумке, пока работаю. Я одержима младенцами. Я обожаю их запах, их маленькие движения, их зевки и потягивания. Я люблю их быстро бьющиеся сердца, их способность восстанавливаться, их волю к выживанию, их крохотные трубки, пупочные катетеры, нежную папиросную кожу, хрупкую и прочную одновременно.

Я иду мимо палат, холодильников, благодарственных открыток и объявлений о инфекционном контроле, плаката, призывающего к ЗОЖу, сотрудников и регистрационного листа для занятий йогой и медитацией, который заставляет меня улыбнуться, хотя я и беспокоюсь. На листе что-то зачеркнуто, но внизу все еще видны слова: «Вчера за двенадцать часов я ни разу не успел пописать. Намасте».

Майкл находится в главном отсеке, где на больных младенцев льется яркий свет, а медсестра бегает, торопливо запихав шариковую ручку в пучок на голове, и выполняет расчеты прямо на тыльной стороне руки. Майкл подключен ко всем вообразимым аппаратам, и большие, пыхтящие, сложные машины полностью окружили его. Он как маленькая точка, как атом в центре молекулы из учебника по химии. Майкл – глубоко недоношеный: его легкие еще не производят достаточного количества сурфактанта, кишечник еще не усваивает пищу должным образом, рефлексы не сформированы, он не может сосать грудь, его мозг не контролирует температуру. У него сильнейшее кровоизлияние в мозг. У него еще и ретинопатия недоношенных, заболевание, из-за которого ослеп Стиви Уандер. Когда я впервые встречаюсь с Майклом, замечаю узнаваемый пушок, как у подростков, страдающих анорексией, как у Оливии. Его кожа почти полностью прозрачная, а вся его ступня размером с ноготь моего большого пальца. Он постоянно хмурится, что делает его похожим на сварливого старика, и от него пахнет йогуртом.

– Майкл размером с полпачки сахара, но он такой сильный и столько раз избегал смерти, что мы называем его «мышью с девятью жизнями».

При сдаче смены медсестра написала «Могучий мышонок» на его доске.

– У нас не должно быть любимчиков, – говорит она, будто о собственных детях, – но мне он нравится.

Коллега рассказывает о его короткой трехдневной жизни. На его долю уже пришлось больше, чем большинству из нас когда-либо придется пережить: у Майкла был худший старт, какой только можно себе представить. Малыш был рожден наркозависимой от кокаина и героина, и у него сразу проявились признаки фетального алкогольного синдрома: характерные черты лица и слишком маленькая окружность головы, так называемая микроцефалия. Как и у всех младенцев в отделении интенсивной терапии, его история началась раньше, чем он сам. Некоторые дети рождаются с такими мизерными шансами на выздоровление, и все же сестринское дело научило меня, что всегда есть надежда. Прозвище Майкла «Могучий мышонок» говорит само за себя – у него может хватить воли к жизни, чтобы стать одним из немногих счастливчиков.

– Я пела ему всю ночь, кажется, мой голос заставил его нахмуриться, – смеется медсестра.

Именно такие действия медсестр, которые якобы не имеют смысла, играют важнейшую роль. Наряду с оказанием экспертной и научно обоснованной помощи, коррекцикей полиорганной недостаточности и реанимационными мероприятиями она прописывает ему песни и детские стишки. Интересно, слышит ли он ее? Я надеюсь, что это так.

Я мою руки и осторожно распутываю Майкла из всех трубок и проводов, чтобы поднять его как можно бережнее. Я хотела бы оставить его в покое на весь день, чтобы он отдыхал и рос, но его кожа такая тонкая, что на ней могут появиться следы и пролежни. Он дрожит. У него были судороги, которые мы лечили лоразепамом, поступающим в организм через маленький архаичный аппарат с циферблатом, настраиваемым с помощью ножниц. Я не раз резала себе руку, пытаясь с ним справиться (в настоящее время разработаны альтернативые и удобные машины).

Оказывается, дрожь Майкла – это не припадок. Это синдром отмены. Дети-наркоманы – обычное явление в отделениях интенсивной терапии новорожденных. Все, что большинство беременных воспринимает как само собой разумеющееся – витамины, отказ от курения, алкоголя, определеных лекарств, достаточный отдых, попытки избежать стресса, – практически невозможно, если мама страдает какой-либо зависимостью. Но из всех факторов, которые повлияли на Майкла во время беременности его матери, я бы предположила, что главный – это стресс. В то время как другие младенцы