С таких же…

Уже когда мы чинно и сдержанно-торжественно поднимались по лестнице из этого длинного перехода под площадью у Дворца спорта, я смотрела на нас с нескрываемым сарказмом. Да мы просто какие-то чудовищные аутсайдеры. На общем нацбольском фоне. Еще немного — и нас придется объявлять вне закона. Ну, я-то — ладно. Мне — сам Бог велел… И меня в конце концов однажды, похоже, действительно объявят… Но что здесь делает этот уважаемый человек? Ты где-то что-то напутал, парень. Нельзя быть таким правильным. Ты для этого не в той организации состоишь…

…Может быть, кто-то об этом даже не догадывается. Но покупка йогурта в круглосуточной ободранной «шайбе» на обочине несущегося ночного проспекта — это целое искусство. Автомобиль покупать, наверное, проще. И если ты владеешь этим искусством — ты владеешь миром.

А ты попробуй, раздвинув плечами пространство, войти так, чтобы все мигом все поняли: кто пришел, зачем. И кинулись выполнять. А если кто сослепу не понял, будет пригвожден к прилавку двумя заточенными льдинами глаз и переживет несколько очень неприятных минут. Причем вроде бы ровным счетом ничего не произойдет. Но он будет размазан по этому прилавку. И у него останется полное ощущение, что по нему проехались катком. И когда ты придешь сюда на следующий день, тебя будут ждать уже наготове. А ты ведь придешь…

Я наблюдала за ненавязчиво разыгранным им шоу с затаенным торжеством. Я могла все это по достоинству оценить, я-то различаю нюансы. Рядом с этим большим человеком было чертовски приятно находиться…

Мне оказалось достаточно просто попасть в зону его действия. И она оказалась зоной поражения. Я почувствовала себя кошкой на батарее… заледеневшей на ветру розой, которую вдруг поставили возле раскаленной печки. С каким, оказывается, беззвучным стоном у нее начинают расправляться тонкие, изнеженные — и совершенно окоченевшие — лепестки. Я, казалось, физически ощущала, как рядом с его жаром раскалывается и медленно осыпается с меня на пол удушающий панцирь прочного прозрачного льда…

Я сама вроде бы не слабая. Но сейчас вдруг почувствовала разницу. Оказавшись по-настоящему заслоненной от всего стенобитными плечами. Плечами мужчины, проделавшего это абсолютно автоматически. Меня на мгновение втянуло в его орбиту — и я моментально оказалась под его опекой. И было забавно, что диетический йогурт закупался уже и с расчетом на меня. Он-то лучше меня знает, что нужно спортсмену…

Нацболы затаривались на ночь пельменями. Мы двое мгновенно обособились и синхронно исполнились молчаливого надменного презрения к такому низкому стилю. Только мы двое оказались тут все такие из себя правильные и помешанные на здоровом образе жизни — всяким там не чета…

Да, очень высокомерно. Практически граничит с хамством. Утонченным хамством. Я прекрасно понимаю, за что Женя этого человека невзлюбил.

Уже тогда у меня в первый раз мелькнуло это ощущение. Что мы просто подросшие дети, незаметно ставшие взрослыми. Очень быстро оценившие все преимущества — и включившиеся в игру «во взрослых» с детским азартом и заматеревшим знанием дела…

Он бороздил ночной цветущий город как линкор. А я, держась за его руку, чтобы не сломать себе шею на обезображенном нижегородском асфальте… я себя рядом с ним чувствовала уже гостем капитана линкора. Гостьей… И что-то внутри тихо говорило с осторожным торжеством: «Да… Да… Вот оно…» Это было, черт возьми, красиво…

— Я думал, ты уже не придешь… — негромко проговорил он когда-то тогда.

Ого…

— В тюрьме мы тремя камерами держали кота. Сажали его в мешок и перегоняли из окна в окно по веревкам. Однажды нас засекли, кричат снизу: «Руби «коня»!» — «Не могу, у меня там кот!»

Манера рассказывать убийственно смешные вещи у него такая же, как у артиста Виктора Коклюшкина. Ровным механическим голосом, с абсолютно непробиваемым лицом…

— Последний год в колонии я занимался только аквариумом. Рыбок разводил. Как назло, оказалось, что на всей территории червяки обитают только возле самого забора. Вот там-то мы их постоянно и рыли. А как иначе? Начальство орало до одури: «Чего они у вас там каждый день подкапывают?!» Но мне же надо рыб кормить… Вот сейчас уже две недели прошло. Я думаю, мои рыбы без меня уже загрустили…

…А потом он сидел на полу передо мной, и я все больше цепенела под его волчьим взглядом. И весь этот мрак, который пропитал его насквозь, теперь наполнял пространство вокруг меня. И мой взгляд все больше застывал от всего вот этого невыносимо невыносимого, которое он по капле выдавливал из себя — и перегружал на меня…

— …Мужику в тюрьме на допросе палец прищемили — и все, он начал гнить. В тех условиях полной антисанитарии вылечить рану вообще нереально. Достать антибиотики, как-то передать их с воли — огромная проблема. Мужик уже был готов рубить себе палец…

Накануне 1 Мая из Нижнего отправлялся автобус, долженствующий отвезти всех желающих в Москву на первомайскую демонстрацию. Я — желала. Но уже на выезде из города автобус тормознули автоматчики — и больше никто никуда не поехал. Более того, нас доставили прямо в отдел. Спрашивается, за что? Мы ехали на экскурсию. И все, кто не хотел быть задержанным, просто прошли мимо призывно открытых милицейских дверей — и отправились восвояси. Точно так же в тот раз развернули многих — из Смоленска, Минска, Брянска и Питера, избавив Москву от нашествия регионалов… Идти пешком ночью до Жениной квартиры надо было через полгорода. А я-то езжу на революцию на каблуках…

Я чувствовала себя Русалочкой из сказки. Ступни горели невыносимо, каждый шаг причинял нестерпимую боль. На своих каблуках я могла безропотно идти очень долго. Но я не могла идти еще и быстро. По высоченным нижегородским холмам мужики убежали от меня чуть ли не на «полкило» вперед. Вашу мать… Нацболы… Когда вы научитесь себя вести, это будет последний день партии…

Они все-таки остановились меня подождать. И снова ломанулись вперед.

— Не отставай… — Это все, чего я удостоилась, когда, выбившись из сил, была от них всего в одном шаге…

Твою мать… Женя… Вроде бы друг… Так какого… ты со мной так обращаешься?!

— А слабо… дать руку?!

И дальше за несколько часов нашего убийственного марш-броска по колдобинам в темноте Женя, кажется, навсегда смирился со своей скорбной участью покорно таскать в одной руке мою сумку, а в другой — мой настырный стервозный труп…

В его однокомнатную квартиру ближе к четырем часам утра ввалилось доночевывать восемнадцать человек. Я быстро примерилась к дивану.

Да-а… Как мало я, оказывается, знаю об этой жизни. Я озадаченно смотрела на нечто, что когда-то было единым целым. Но теперь состояло из трех совершенно разрозненных частей. «А как?» означало: как этим пользоваться? И обнаружила, что на самом краю могу разместиться очень даже удобно. Ниспадая красивым каскадом вниз по грозно выпирающим уступам…