Когда Кондрат повернул коня, битва уже закончилась. Двух прорвавшихся из окружения турецких всадников прикончили посланные им вдогонку казачьи пули. Третьего турка седоусый Корж вырвал из седла арканом.

Сброшенный на землю полузадушенный турок оказал отчаянное сопротивление: размахивал саблей, пока ее не выбили у него из рук прикладом ружья. Он протяжно, по-волчьи, завыл и смолк, лишь когда Корж связал ему руки. Это успокоило турка: он понял, что убивать его не собираются.

– Видишь, – добродушно сказал Максим Корж Кондрату, – он думал, что мы, как и они, поганые, головы пленным рубим.

Подойдя к месту схватки, Кондрат увидел на дороге свою шапку-кабардинку. Ее малиновое донышко сверкнуло в ночной мгле позументом. Казак поднял пробитую пулей шапку и внимательно осмотрел ее. «Взял бы турок прицел только на полпальца ниже – и лежал бы я сейчас мертвым на степной дороге», – подумал он.

Теперь простреленная шапка показалась ему намного дороже. Не без тайной гордости он надел ее на голову.

Скоро, однако, пришлось снять ее. Он узнал, что двух казаков насмерть порубили турки. И, встав на колени возле лежавших на земле товарищей, Кондрат простился с ними, троекратно поцеловав мертвых в губы.

Стараясь заглушить чувство тоски, он занялся делами. Велел поймать коней, что потеряли в бою хозяев, и зарыть трупы врагов, а сам стал направлять зазубрившееся лезвие сабли.

Через час подошло войско.

Хурделицу подозвал Гудович. Есаул рассказал ему о ночной стычке.

– Ни один турок не утек, – закончил Кондрат свой короткий рапорт.

Убитых казаков отпевал полковой поп. По запорожскому обычаю похоронили их на высоком кургане.

Когда взошло солнце, на степной дороге не осталось никаких следов ночной схватки. Пролитую здесь кровь жадно впитала в себя влажная от осенней росы земля.

Самый зоркий наблюдатель, проходя мимо лесистой балки, вряд ли обнаружил бы, что здесь расположилось большое войско.

Скоро Маринке пришлось испытать на себе ревнивую злобу Зейнаб. Бывшая старшая жена паши смертельно ненавидела всех жен, которые обращали на себя внимание ее господина. Всю жизнь Зейнаб вела непрекращающуюся борьбу с другими женами за первое место в переменчивом сердце паши. Она умела почти всегда выходить победительницей из этой борьбы. И не только ее красота – смуглое, с тонкими чертами лицо, пронзительные черные глаза, – но и изворотливый, гибкий ум позволяли Зейнаб долгие годы сохранять привязанность Ахмета. Старшая жена, в случае нужды, ловко умела плести интриги. Только теперь, когда красота Зейнаб стала блекнуть, ее место в сердце паши сумела занять молодая татарка Селима. С болью наблюдала эта тучная, рано поседевшая женщина, как паша то удалялся в покои Селимы, то часами не сводил глаз с юной казачки Маринки.

Этого было достаточно, чтобы Зейнаб возненавидела девушку. Теперь старшая жена только и ожидала удобного случая, чтобы вцепиться ногтями в лицо Маринки. Она-то уж сумеет напугать, унизить, а при случае даже изуродовать навеки гордую гяурку, чтобы та никогда больше не привлекала взоров паши.

Зейнаб подготовила расправу. Исподволь восстановила она остальных жен и наложниц против Маринки. Распустила слух, будто бы казачка – хитрая чародейка и хочет околдовать властелина Хаджибея.

– Гяурка спозналась с самим шайтаном. Без его помощи она бы не сумела так приворожить к себе пашу! – нашептывала Зейнаб в уши другим женам, когда Ахмет приходил в гарем, чтобы полюбоваться Маринкой. Завистливые суеверные женщины легко поверили в это. Вскоре ничего не подозревавшую казачку окружило плотное кольцо тайного недоброжелательства и злобы.

После полудня, когда евнух ушел из гарема, Зейнаб решила, что подходящий момент настал. С искаженным от злобы лицом вошла она в покои невольниц и направилась к Маринке. Девушка в это время сидела на ковре в окружении подруг и вышивала цветной украинский узор на своей холщовой свитке.

Зейнаб с размаху ударила пленницу по щеке.

– Поганая, ленивая гяурка, набери в таз воды и вымой мне ноги, – повелительно прошипела турчанка.

Девушка вскочила, выпрямилась во весь рост. Нападение не испугало, а только ошеломило казачку. Светлые глаза Маринки сузились от гнева. Она с такой ненавистью в упор посмотрела на обидчицу, что та растерялась. В следующий миг сильным ударом Маринка сбила турчанку с ног и далеко отшвырнула от себя. Толстая Зейнаб завизжала от страха:

– Убивают! Спасите! Гяурка убивает правоверную! Спасите от проклятой колдуньи!

Крики взбудоражили всех женщин гарема. Жены и наложницы бросились спасать Зейнаб. Их охватила ярость: как осмелилась презренная невольница поднять руку на жену паши?!

Лежа на ковре, вопя сколько было сил, Зейнаб зорко наблюдала из-под опущенных ресниц за всем, что творилось вокруг. Увидев прибежавших женщин, она обрадовалась: гяурка получит за все в десятикратном размере!

Пусть не Зейнаб расцарапает лицо казачки – это сделают за нее другие женщины. Но не миновать тебе, злая гяурка, ужасной расправы!..

Но тут случилось то, чего никогда еще не бывало в гареме.

Другие невольницы встали на защиту своей подруги. Смелый поступок Маринки придал им мужества. Высокие и сильные, девушки легко оттеснили изнеженных женщин паши. Увидев, что невольницы полны решимости отстоять свою подругу, жены сразу потеряли воинственный пыл. Одно дело сообща избить рабыню, а другое – вступить в единоборство с гяурками…

– Ах вы, черные вороны! Чего вы напали на сиротину? Разве она вам что плохое сделала?! – кричала чернобровая Ганна, оттесняя от своей подруги нападающих.

Одна из турчанок, маленькая желтолицая Фатима, попробовала было вцепиться в пышные волосы Ганны, но, получив от нее увесистую оплеуху, отлетела в сторону.

– Гяурки с ума сошли! Да покарает их Аллах! – испуганно завопили жены паши.

Привыкшие к молчаливой покорности рабынь, они в испуге разбежались по своим покоям, проклиная гяурок.

Их бегство привело в бешенство Зейнаб. Она потеряла всякое самообладание. Неужели гяурка избежит уготованной ей расправы! Мысль эта не давала ей покоя. Теперь Зейнаб уже не вопила о спасении, о защите от проклятой колдуньи. С воплем турчанка бросилась на девушек, стараясь прорваться к Маринке.

В дверях показалось оливковое морщинистое лицо евнуха Абдуллы. Услышав вопли, он прибежал в покои невольниц. Увидев, что старшая жена яростно нападает на них, евнух хитро усмехнулся. Он сразу понял обстановку. После того как любимой женой паши стала Селима, евнух перестал считаться с Зейнаб. Он вспомнил, сколько унижений пришлось ему испытать, когда она была любимицей его господина. Теперь час расплаты настал, и мавр решил свести с Зейнаб старые счеты.

Свирепо закусив одутловатую лиловую губу, он неслышно подкрался к Зейнаб и изо всей силы хлестнул ее по толстому заду плеткой. Турчанка, завопив от жгучей боли, резко обернулась и встретилась с ехидным взором мавра. Крик мгновенно оборвался, словно замер на побелевших губах Зейнаб. В глазах евнуха старшая жена прочла свою дальнейшую суровую судьбу. Никогда в жизни она не испытывала такого позора. Все евнухи гарема еще недавно трепетали перед ней. Настолько, значит, поблекла ее красота и охладел к ней паша, что теперь презренный мавр, который некогда ползал у ее ног, осмелился поднять на нее руку!..