Под козырьком общежития на шерстяном одеяле у горы привезенных на продажу арбузов крепко спал старый узбек. Лирда на цыпочках подкралась к нему и замахала руками, подзывая Грзенка.

Через несколько минут к станции метро «Университет» шли двое: морщинистый узбек в полосатом халате и тюбетейке и насквозь промокшая невеста, придерживающая руками фату.

Алексей плотно закрыл дверь гостиничного номера и запер ее на два поворота ключа. Бурьин смахнул со стола газеты и поставил на него шкатулку. Затем взял две булавки, сунул их в проржавевший замочек и с напряжением провернул. В шкатулке что-то щелкнуло.

— Ну и чего здесь? — пробормотал он и, подняв крышку, разочарованно присвистнул: — Прямо-таки скажем: негусто.

Заглянув другу через плечо, Корсаков увидел тетрадь в синем бархатном переплете с монограммой Н.Р. в нижнем правом углу.

Алексей осторожно раскрыл тетрадь на первой странице. Бумага была ветхая, пожелтевшая, со стертыми округлившимися углами. Все записи были сделаны прыгающим почерком, без заглавия, со старой орфографией, почти без исправлений.

«Мой отец Петр Кузьмич Ручников, содержащий ломбард и два торговых ряда на Охотном, умер в апреле 1916 года от рака горла. Всю жизнь он собирал старинные книги и рукописи, считаясь большим знатоком, хотя на деле это было не так. Плохо умея распознавать подделки, он как-то купил за большие деньги Евангелие XIII века, которое потом, будучи показано с большой гордостью знатоку древностей проф. Миниху, было признано тем за довольно неискусную копию. В качестве доказательства Миних указал на одну из страниц Евангелия, где на пергаменте проступал плохо затертый след клейма с датой 1672, а также на цветные химические чернила, которыми были выполнены некоторые рисунки и которые явно не могли быть известны в XIII веке. В гневе отец швырнул подделку в огонь и рассорился с Минихом на довольно продолжительное время.

Однако многие ученые признавали, что далеко не все рукописи из коллекции отца были подделками. Среди них встречалось немало истинных жемчужин, представлявших несомненную ценность для русской культуры, таких, например, как ярлык на великое княжение, полученный Иваном Калитой от ордынского хана Узбека или первый рукописный свод древнерусского права «Русская Правда». Среди подлинников более позднего времени можно указать второе и третье послание князя Курбского Ивану Грозному, а также целую подборку доносов на Василия Шуйского. За многими из предметов его обширной коллекции отцу приходилось долго охотиться, прослеживая путь от одного владельца к другому, договариваясь с наследниками либо участвуя в аукционах. Когда я был ребенком, то представлял себе коллекционеров пауками, которые, находясь в центре паутины, терпеливо наблюдают за множеством мух, нетеряя ни одну из поля зрения. А когда приходит время: цап! — и давно облюбованный предмет у них в руках.

В середине 1860-х годов торговые дела отца, подорванные неудачным вложением капитала в строительство доходного дома на Покровке, пошатнулись, но были вскоре поправлены браком с единственной дочерью купца первой гильдии Лопушкова, моего деда, содержавшего извоз, а также занимавшегося мучными подрядами.

Кроме рукописей и старинных книг отец собирал иконы и предметы старинной церковной утвари, которые за год до смерти были переданы им Благовещенскому собору и Грановитой палате. Прижимистый в мелочах, часто отказывавший матери и детям в приобретении необходимых вещей, он не скупился на пополнение своей коллекции.

С двадцати лет мне пришлось много ездить по его торговым делам, устраивать распродажи невыкупленных в ломбарде вещей. В последние годы жизни, особенно после гибели в 1914 году на германском фронте старшего сына Семена, отец приблизил меня к себе и, чего он никогда не делал раньше, бывало, целыми вечерами показывал мне свою коллекцию и делился дальнейшими планами.

До своей болезни, весьма скоротечной, отец отличался завидным здоровьем и, хотя ему было о ту пору уже много более шестидесяти лет, часто выезжал из Москвы в отдаленные города России на распродажи и аукционы. Меньше чем за год до смерти в Сысоевом монастыре под Псковом отец приобрел рукопись конца XIV века, с которой у меня связано столько страшных воспоминаний. Впрочем, этом я расскажу чуть позже.

Война, явившаяся огромным бедствием для России приведшая к событиям, безусловно, куда более страшным однако, очень помогла отцу в пополнении его собрания Именно тогда у разорившихся или попавших в стесненны обстоятельства коллекционеров им были скуплены, часто за бесценок, редчайшие рукописи, о которых он раньше не мог даже мечтать: такие, например, как Варфоломеевская летопись (начало XIII века), сборник апокрифов Пселла или Киевские четьи-минеи в одном из первых списков.

Рядом с такими сокровищами Сысоевская летопись выглядела очень скромно, да и куплена была, что называется «до кучи», так что прошло немало времени, прежде чем отец, возвратившись из очередной поездки, вдруг обрати на нее внимание.

С того вечера, когда он, закрывшись, по своему обыкновению, в кабинете в нашем доме на Тверской, впервые взял Сысоевский список в руки, в наших отношениях что-то переменилось. Отец стал странным, мнительным и каким-то беспокойным. До его смерти оставалось около десяти месяцев, которые стали для меня самым гнетущим, но в то же время и самым запомнившимся периодом в жизни. Даже сейчас, когда я пишу об этом, испытываю острейшее чувство тревоги.

Несколько недель отец молчал, пока однажды вечером после ужина не позвал меня в кабинет. Это место с детства было для нас под строгим запретом. Слова «папа в кабинете» сказанные матерью или прислугой, всегда означали, что отец занят и его нельзя тревожить ни под каким предлогом. Шутка ли сказать: до шестнадцати лет я не был в кабинете отца ни разу!!!

Да и в тот вечер, переступив порог, я ощутил эхо глубоко засевшего в меня с детства чувства неуверенности. Кабинет находился на третьем, получердачном, этаже дома. Окно было забрано решеткой от воров, а вдоль стен стояли несгораемые шкафы, в которых хранилась коллекция.

— Садись, я хочу кое-что показать, — сказал отец очень значительно.

Он вытащил связку ключей, всегда хранившихся у него, открыл крайний из шкафов и извлек старинную книгу в темном массивном футляре.

— Сысоевский список, — сказал он, протягивая мне книгу. — Посмотри, что ты об этом скажешь?

Я быстро пролистал пергаментные страницы. Отец с детства учил нас читать по-древнерусски, а также и скоропись семнадцатого века с многочисленными титлами.

Насколько я мог понять, это был обыкновенный хозяйственный дневник монастыря с записями вроде: «ПЪЛОУЧИША ТЬРИ МЬРЫ ОВЪСА ОТЪ ОНУФРiАА МАИА ВТЪРЪ ДЬНЬ» или «КОУЗНЬЦЪ АНФИМЪ СИВАГО МЬРИНА ЗАКЪВАША».

Честно говоря, сразу я даже не понял, что именно в Сысоевской летописи могло так заинтересовать отца и почему на лице у него было такое торжественное выражение. В его коллекции, подумалось мне, есть и намного более интересные рукописи.