трижды стать распоследним упырем…» Как обычно, когда всплыл сестрин образ, рука сама потянулась к темляку, и на душе потеплело.

Петр вздохнул и снова принялся разглядывать землю – роскошные помещичьи дома в самом сердце леса, дворцы посреди озер, города, растущие из деревьев, и вдруг понял, чего не хватало взгляду: сколько они летели, под ними ни разу не промелькнула церковь.

– Придется подняться до нужного нам ветра, – сказал Елисей. – Приготовьтесь, станет холоднее.

Он уверенно дернул за клапан, крышка открылась сильнее, огонь с низким гудением вырвался из горловины.

– Поразительно, – сказала Лизавета, подходя ближе и рассматривая поток пламени. – Управлять подобным гигантом… с такой легкостью! Вы сказочно умны.

Елисей смутился.

– Я всего лишь руководствуюсь показаниями машины. Слушаюсь, так сказать, приборов…

– И все же это наука! Для меня это все так таинственно…

– Не желаете ли, я покажу?..

– О, будьте любезны! Расскажите мне, что все это за… м-м… приборы…

Разглядывая отдалявшуюся землю, Петр вполуха слушал воркование у горелки. «Вот здесь – деревянная вертушка, это лаг. Видите, при нем два циферблата? Один показывает скорость, другой – пройденный путь». – «Как удивительно! А это что за смешные чашечки, Елисей Тимофеевич?» – «Ветромер». – «А это?» – «Этот рычаг управляет силой огня и высотой, этот – скоростью. Здесь можно задавать направление». – «Могу я попробовать?» – «Сделайте милость, Лизавета Дмитриевна, только понежнее…»

Корзину основательно тряхнуло, Петр вцепился в бортик. Лонжерон, стоя рядом, так же обеспокоенно схватился за веревки шара. Встретившись глазами, они оба гордо выпрямились.

«Еще нежнее, Лизавета Дмитриевна…» – мурлыкнули у горелки.

Шар поднялся уже достаточно высоко, теперь приходилось кутаться в мундир и то и дело хлопать себя по плечам. Вскоре изо рта стали вырваться облачка пара, а у стоящего рядом Лонжерона покраснел нос.

Только Петр хотел встать поближе к горелке, чтобы позаимствовать немного тепла, как рядом испуганно ойкнули. Петр отшатнулся: перед его глазами предстали два лиса, один затянутый в форму, а другой – в светлое платье. В памяти вспыхнули страшные картинки бала, но на этот раз Лиза не казалась обозленной, напротив, ее глаза были полны смущения, она отвернулась, скрывая лицо… то есть… нет, совесть не позволяла называть это мордой.

– Это ничего, Лизавета Дмитриевна, такое бывает, – захлопотал Елисей, кидаясь к чемодану и доставая оттуда пушистую кашемировую шаль. – Ваше тело стремится согреться, это не страшно. Подумайте о чем-то человеческом, о вашей жизни, о родном доме, и все придет в норму… Сейчас вы согреетесь…

То ли оказали действие его слова, то ли шаль, то ли Лизе и в самом деле удалось что-то вспомнить, но уже в следующее мгновение она была в своем человеческом образе, правда, со слезами в глазах и с покрасневшими щеками.

– Как неловко, как ужасно неловко…

– Ну что вы… – начал Петр.

Рядом глухо звякнуло. Это Лонжерон спустил курок и отставил ружье, которое все это время держал наизготовку.

У Лизы при виде этого задрожал подбородок.

– Я… я…

– Лизавета Дмитриевна! – жалобно воскликнул Елисей.

– Ах нет, оставьте меня! – сказала она, удаляясь за горелку. Там она уселась на скамеечку и принялась прикладывать к щекам носовой платок.

Петр повернулся к Лонжерону.

– Да что ж вы за человек… – возмутился он вполголоса. – Даже не смейте!

Лонжерон ничего не ответил, только отвернулся и поднял зрительную трубу к левому глазу.

Елисей, не смея больше подступиться к Лизе, тяжело вздохнул и принялся сверяться с картой. Глядя на грустную лисью морду, Петр впервые задумался, каков его человеческий облик. Раз Лиза может переходить от девушки к лисице, разве Елисей не может оборачиваться из лиса человеком?

– Это все моя вина, обрек ее на такие муки, – обреченно выдохнул Елисей, немного по-собачьи прижимая уши. – А ведь дальше будет только хуже…

– Отчего вы так говорите?

– Видите ли, Петр Михайлович, я родом из большой волколакской артели. Туда принимают по праву рождения или по решению старейшин, я же обратил Лизавету Дмитриевну без спроса.

– Вы не могли медлить.

– Значит, я не имел на это права! – жарко отозвался Елисей. – Я рожден оборотнем, я не знаю, через какие мучения проходит тот, кто полжизни прожил человеком. В артели ей бы оказали помощь, там есть кружки новообращенных, но… но стоит мне привести ее, меня ждет суд, а ее – немедленная расправа…

– Расправа? – возмутился Петр. – Это несправедливо!

– Волколакские артели живут по очень древним законам, – сказал Елисей жалобным тоном. – Во всем потустороннем мире те, кто рожден здесь, смотрят свысока на тех, кто появился здесь после смерти. А оборотни особенно. – Он вдруг обхватил голову лапами. – Ах, если бы я только не был таким трусом, если бы я сразу пришел к отцу, возможно, он был бы милосерден. Но я не нашел в себе смелости, предпочел спрятать Лизавету Дмитриевну при дворе императрицы. И теперь вижу – это было ошибкой, я делаю ей только хуже… Пожалуй, ей было бы спокойнее русалкой…

Петр хмыкнул:

– Что-то подсказывает мне, Лизавета Дмитриевна с вами не согласится. Кажется, она смелая девушка и предпочитает свободу жизни в болоте. Впрочем, спросите ее об этом сами, когда ей полегчает. – Он ободряюще похлопал Елисея по плечу. – А пока расскажите о том, к кому мы летим в гости.

Вздернув усы, Елисей вернулся к карте.

– Бесовское княжество изначально сражалось на стороне Кощея, но когда стало ясно, что костлявые проиграют, поспешило заключить с нами мир. Анна Анчутовна Роговцева – самая важная из местных, семь поместий и сто тысяч душ.

– Душ? – переспросил Петр. Он впервые задумался, что ни разу еще за свое время в Потусторонней России не замечал крепостных. – Что это за души?

– Ну как же… – Елисей замешкался. – Бывает, что бесы заключают с живым помещиком сделку: они ему жизнь после смерти, а он в обмен – свою душу.

– Да, но… сто тысяч? – удивился Петр. – Неужели столько желающих?

– Зачем же, – вмешался Лонжерон. – Помещик закладывает по купчей не только себя, но и своих крепостных. Когда он умирает, они переходят в услужение к бесу вместе с ним.

– Но они же живые!

– Отнюдь. После смерти барина в деревне случается пожар или лихорадка, чтобы не было подозрений.

– Это… бесчеловечно!

– Так ли уж это отличается от нравов Живой России? – спросил Лонжерон со своей обыкновенною спесью.

Петр даже не сразу понял, на что он намекает.

– Как вы можете, – вспылил он. – Крепостное право… это вам не души!

– Как то рабство, так и другое.

– Вы клевещете!

Лонжерон отнял от лица трубу, посмотрел прямо на Петра:

– При мне штабс-капитан Благоденский поставил на кон сотню своих крепостных. И проиграл. А