Мальчишка этот – солнечный, улыбчивый – радовался всему, прежде всего квартире. До этого жил в коммуналке с мамашей и отчимом. Как там было весело – можно догадываться. Про цену, которую он заплатил за эту квартиру, похоже, не вспоминал. А через год мальчик умер. Не сделали вовремя операцию – и все, конец. Было горько. Горько и страшно – вот это все рядом, так близко, за тонкой панельной стеной. Хоронили его мальчишки-однополчане. Лица взрослые, суровые, плотно сжатые губы. Совсем взрослые лица. Господи, что им пришлось пережить… Они – без отдельных квартир. Потому, что с руками, ногами и ходят. Нечастные, никому не нужные взрослые дети… Сломанные судьбы, искалеченные жизни. За что и во имя чего?

Квартиру ту, кстати, тут же отдали следующему инвалиду. А сколько отпущено тому, другому? Сколько лет он в ней проживет?

Женщин этих, солдатских матерей, я приглашала на обед – с собой у них было только печенье и чай. Сидели на кухне и разговаривали. Одна из них рассказывала, что наконец счастлива – удалось найти останки ребенка, ее восемнадцатилетнего сына.

– А что ты думаешь? – спросила она, поймав мой полный ужаса взгляд. – Я его похоронила! Могу прийти на могилу, ты понимаешь? А у других и этого нет!

Я не ответила – что тут ответишь? Счастье, что можно прийти на могилу к ребенку…

И снова в трудные времена держала семья – мы любили наш домик в деревне Грибановке, куда каждые выходные приезжали наши друзья. Никаких удобств – туалет на улице, воды в доме нет, но шашлыки, разговоры до утра, гитара, воспоминания…

Счастье, что есть семья. Счастье, что есть друзья. И выживать как-то легче.

Наша дачная жизнь была веселой и – странной. Впервые мы близко столкнулись с деревней и ее обитателями. С настоящей деревней, нет, не совсем с глубинкой, конечно, но все же. Было там всего шесть домов. Четыре из них – дачи, где жили только летом, все жильцы – москвичи.

Все бы ничего – даже пьяница Петька, живущий бобылем в черном, словно обугленном доме с рентгеновскими «ребрами» вместо крыши. Участок Петькин был густо засажен картошкой. И все, больше у Петьки ничего не было и ничего не росло. В день пенсии он надирался уже по дороге с почты. Сил дойти до деревни хватало, а вот до дома – увы, не доходил. Наш дом был первым с краю, и Петька «отдыхал» ровно у наших ворот. Дорога была все время разбита – мимо нас, по единственной улице, каждый день прогоняли совхозное стадо. Ну а уж если был дождь! Лужа – огромная, глубокая, чавкающая жирной, пометом удобренной глиной, – была любимым развлечением детей. Там они постигали природу и мир. Ну и Петька наш тоже не брезговал – заваливался прямо туда, в эту лужу, не церемонясь. Сначала мы честно пытались вытащить горемыку-соседа. Но старожилы сказали – нельзя, будет спать, пока не прочухается.

– А если утонет? – засомневались мы. – Захлебнется, замерзнет?

На нас посмотрели, как на сумасшедших:

– Но до сих пор же не замерз и не потонул?

Что делать – спасать перестали.

Периодически Петька просыпался и орал благим матом:

– Сволочи все! Постреляю гадов, буржуев! Дрянь городская, враги! Америкашки гребаные!

Прочухивался он на следующий день, поутру. Поднимался как ни в чем не бывало и медленно чапал домой. Не заболевал, не замерзал, не захлебывался. Был бодр и – смущен. Приходил к забору, что-то канючил и извинялся.

Беда была в том, что в двух километрах от нашей деревни располагался совхоз – странный даже на вид, но при покупке дома мы об этом не задумались – было ни к чему. В чем странность? Да пили все поголовно! Трехэтажные кирпичные дома-бараки были полуразрушены, окна, серые от грязи, часто просто заколочены фанерой, свиньи валялись тут же, у подъездов бараков. Ну и частенько рядом с хавроньями, почти в обнимку, «отдыхала» в тех лужах и местная пьянь.

Племянник мой четырех лет, посмотрев на какую-то «сладкую парочку», выдал:

– А чтой-то их рожи на лица не похожи?

Ну и конечно, ребенок нахватал там столько фольклорных выражений и слов, что мы просто хватались за голову – что делать? Как его отдавать по осени в сад?

Однажды вышел конфуз – впрочем, вполне ожидаемый! Приехали гости – ну очень приличные люди! Сели обедать. И тут при полной тишине – все очень проголодались, только пришли из леса – Данечка наш пулеметной очередью, хорошим, упругим текстом выдал тираду сплошь из нецензурной лексики. Произнес он это с выражением, с возмущением даже – актер он известный.

Гости бедные наши опустили глаза и быстро, давясь, принялись хлебать грибной суп – вроде бы ничего не произошло. А мы вскочили и выбежали во двор – краснея не от стыда, от смеха.

Вот что оказалось – совхоз этот развалившийся находился точнехонько на сто первом километре от столицы. А кого ссылали за сто первый? Сидельцев, вокзальных путан, алкоголиков. Вот и мы попали туда. Да и вообще – мы попали! Каждую зиму нас грабили. Причем выносили сразу и все. Срезали люстры, занавески, вытаскивали холодильник, мебель, посуду, одеяла, подушки. К весне дом был девственно чист. Просто стерилен – только отмой и живи. Правда, без стола, стульев, кастрюль, подушек и одеял.

Вытаскивали и носильные вещи – идем, к примеру, мы с мамой в совхозный магазин или на почту, а там! Все бабоньки в наших платьях, брюках и кофточках.

Спрашиваем: «Где взяли? Откуда?» – «А Нинка продала!» Нинка – алкашка! У аптеки разложила товар на газетке и – нате вам, земляки! По дешевке, ну, чтоб на пузырь! «Ну, мы и брали, – смущенно оправдывались местные красавицы, – дешево ведь! И хорошие вещи».

Вещи и вправду были хорошие – присылала их мамина подруга из Америки, поэтому были они узнаваемы.

Местные быстро поняли, что нам можно нести все – от грибов, собранных в лесу, черники, малины, гороха с совхозного поля до самоваров и прялок, найденных на чердаках. Дальше пошла капуста (тоже ворованная, скорее всего у соседей), яйца, недозревшие кабачки, мелкая картошка (стыренная наверняка с колхозного поля). Это несли пьяницы – собирали на бутылку. Прочухались и «кулаки» – рачительные хозяева, которые выращивали птицу, скотину и прочее. Однажды приперли целого теленка, уже освежеванного. В шесть утра – видно, трубы горели. Свистят у калитки:

– Хозяйк! Открывай! Свежее мясо!

Тащили еще теплых индюков, курочек и баранов, корзины грибов в промышленных масштабах, ягоды на варенье, компот, заморозку. Стали отваживать – но не тут-то было! Несли с прежней упорностью и упертостью – а вдруг повезет?

Случались ситуации анекдотические. О которых говорят «и смех и грех». В ясный погожий денек слышу свист, выхожу на крыльцо. Обычное дело – отпетый алкаш, еле стоит у забора. Спрашиваю, что нужно. Отвечает:

– А ты подойди! – и подмигивает. Залихватски так отвечает, с мужским кокетством. Интригует. Подозреваю, что в ведре у него грибы. Боже, снова грибы…

– Не хочу, – говорю. – Ничего нам не надо!