был накормить незнакомца ложкой риса с семью вкусными и полезными специями. Все зазывали друг друга в гости и, не боясь быть громкими, выкрикивали в ответ благодарности. Или же Праздник шелка и жемчуга. Единственный день, когда все наряжались в яркие шелка и, напевая песни, ныряли в Черный океан. В обычное же время в Ньюри царила тишина. По улицам разлетался запах благовоний, дым которых тянулся из храмов. А люди молча и неторопливо гуляли вдоль реки.

Храм Дракона, главный и самый большой не только в столице, но и в стране, внешне не сильно отличался от других святилищ – белые стены и голубая крыша. Рядом стояла пагода – считалось, что чем выше ее шпиль, тем ближе рётоку становились к Ару.

Соно остановился перед воротами – границей между мирами мертвых и живых, – низко поклонился и прошел внутрь. Хомто тоже поклонились и неторопливо двинулись следом. К тому моменту Соно уже успел подойти к роднику и омыть руки холодной водой, а после ритуального очищения зашел в святилище. Оставив обувь перед порогом, он шагнул на сверкающий паркет. Рётоку медленно расхаживали вдоль стен и, напевая молитву, покачивали курильницей, в которой тлели благовония. Дети-ученики прихрамовой школы ходили следом за священнослужителями.

– Добро пожаловать в храм Дракона. – Молодой рётоку подошел к Соно. – Меня зовут Горо Мори, чем я могу вам помочь?

Соно с удивлением осмотрел его челку, торчащую из-под канмури[7], – такая прическа была непозволительна для рётоку, – но обольстительная улыбка Горо бросалась в глаза сильнее.

– Я жду Шисуно-асэя. Помощь не нужна. – Соно обогнул его и направился к выходу на задний двор.

– Простите, господин, но главный рётоку не принимает гостей.

Горо догнал его и преградил путь. Хомто насторожились.

– Я хочу выйти в сад. – Соно не стал препираться.

– А, да. Вы хотите побыть наедине с душами? Прошу прощения, что потревожил. – Горо шагнул в сторону, освобождая путь. – Если нужно будет отпеть родственников или написать им письмо, я буду ждать вас в этом зале. Также я могу провести обряд очищения, воздать подношение на алтарь…

– Не нужно.

– Как пожелаете, господин.

Горо поклонился – и длинные широкие рукава его одежд легли на пол. Белая ткань с голубыми, вышитыми по всему одеянию листьями гинкго почти ослепляла, стоило лучам солнца упасть на рётоку. Соно вышел и облегченно выдохнул, услышав, что тот наконец стал общаться с другими прихожанами.

– Юнец не понимает, с кем говорит, господин, – оправдал рётоку один из стражников.

– А вы забыли третье правило, уважаемый хомто.

Стражник, имени которого Соно до сих пор не знал, закусил губу и шагнул назад.

– Оставьте меня одного и пообщайтесь со своими мертвыми, раз уж пришли.

Хомто хотели что-то сказать, но, вспомнив правило, кивнули и вернулись обратно в храм.

Соно, кинув один кван в ящик для пожертвований, взял лист бумаги и пахнущие сандалом палочки. Дети прихрамовой школы, сидящие на лавочках, протянули ему уголек – острый и тонкий, словно перо. Соно сразу вспомнил, как в детстве помогал Тэмишо отбирать и затачивать уголь. Они всегда пачкались в саже, а дома руками стирали одежду под крики рассерженных мам.

Соно пришел в кленовый сад. Место отдыха и тишины, где каждый мог побыть наедине с собой или душами мертвых. Мог насладиться пением птиц, журчанием ручейка и прохладой, которую дарили пышные зеленые кроны. Соно сел на каменную скамью. Положив на колено бумагу, он приготовился написать письмо, но силуэт лучшего друга, возникший перед глазами, никак не уходил. Моменты из прошлого проносились в голове, оставляя приятное чувство ностальгии и искренней детской радости. Он будто слышал смех Тэмишо, а глядя на пруд, видел, как два мальчика выкладывали у него тропинку из маленьких камушков. Соно и Тэмишо несли мешок с галькой аж от самого Небесного озера.

– Ши, вот они! Я их нашел! – послышался голос отца, и из-за куста показался Такеро. – Вот вы где прячетесь.

– Мы не прячемся, пап, – ответил сосредоточенный Соно.

– А что вы делаете?

Такеро сел на корточки за спинами детей.

– Мы строим дорожку, – сказал Тэмишо.

– И кому это?

– Лягушке, – хором ответили они с такой интонацией, будто это было и так очевидно.

– И зачем вы строите дорожку для лягушки?

– Она живет в этом прудике одна. – Соно достал из мешка еще несколько камней. – Ей неудобно прыгать в высокой траве. А она скачет туда-сюда каждый день.

– Лягушки не могут жить одни, сын, – папа улыбался.

– Эта может. Ее семью съела цапля. Я сам видел, – сказал Тэмишо.

Когда он был чем-то занят, то мало разговаривал. Он сосредоточивался на деле и ни на что не отвлекался.

– Она и прыгает туда-сюда. Навещает их души в храме, а потом возвращается в прудик, – объяснил Соно. – Поэтому мы помогаем ей.

– На самом деле, она не одинока. – Тэмишо поровнял последний камень с другими. – В пруду живет еще кое-кто.

Он встал и отодвинул невысокий камыш. Вода в маленьком пруду пошла рябью, и, наклонившись, Соно с отцом увидели на дне бело-красного карпа. Они долго и завороженно смотрели на него. Любовались красотой и изящностью. И думали о том, что в мире никто не одинок. И как бы сложно ни было из-за потерь и невзгод, всегда найдется тот, кто окажется рядом в нужную минуту. Соно и Тэмишо лишь облегчали путь лягушке, которая, выпрыгнув из куста, поползла по гальке к ждущему ее карпу. Друзья хотели досыпать камни из мешка прямо к пруду, но Шисуно отвлек их и отвел в храм, так и не дав достроить дорожку.

Соно сморгнул слезы и, наконец поудобнее взяв уголь, принялся за письмо.

Соно думал о выбранном пути, который теперь казался ему неправильным. Мысли о Тэмишо напомнили Соно о его истинных желаниях. Он всегда мечтал о Юри, которую поклялся защищать. Месть ослепила его, и в этом густом и липком тумане из сожалений и чувства вины Соно забыл, что он тоже человек. И что должен жить ради Юри, которая, словно карп в пруду, ждала его, даже не зная, вернется ли он, спасет ли вновь от одиночества.

– Я подозревал, что ты будешь тут, – громкий голос Шисуно заставил Соно вернуться в тревожную реальность.

Медленно открыв глаза, он сощурился от яркого света фонарей, которые служители храма зажигали с наступлением вечера.

– Горо, мой лучший ученик, сказал, что ты сидишь тут долгие часы. – Шисуно сел рядом с Соно, скрестив руки. – Те трое хэмто твои?

– Мои, – с сожалением в голосе ответил Соно.

Шисуно лишь улыбнулся, оглянувшись на стражников, которые покорно стояли у входа в храм и ждали своего господина.

– Ну что, мальчик мой, готов к обряду?

– Можно ли провести его тут, а не в святилище?

– Если это важно для тебя, то конечно. Прикажу Горо принести сюда курильницу.

– Нет. Проведите обряд вы. – Соно вытащил из рукава ароматические палочки.

Теплые пальцы Шисуно коснулись плеча ниджая и нежно погладили его. Шисуно кивнул:

– Для меня будет честью передать послание твоим родителям – моим друзьям.

– Нет, дядя. – Соно протянул ему конверт. – Я написал письмо вашему сыну.

Шисуно быстро и громко втянул воздух и так же шумно выдохнул. Его добрые глаза наполнились благодарностью, и теплая рука сильнее сжала плечо. Он встал, взяв с собой благовония, подошел к фонарю и поджег пучок палочек. Они задымили – и запах сандала ударил в нос. Напевая молитву, вызывающую дух Дракона, Шисуно поднес палочки к лицу Соно. При теплом тусклом свете марево казалось особенно густым, а слабый ветер вырисовывал из дымки благовоний чудные узоры. Монотонный голос Шисуно убаюкивал, а из-за запаха смолы, похожего на тот, что витал во врачевальной комнате Аскара, клонило в сон. Когда молитва закончилась, Шисуно передал Соно догорающие палочки и произнес:

– Прими, великий Ар, послание, да пусть ветер, быстрый и властный, передаст его мертвой, упокоенной в ином мире душе. Тэмишо Хэмо, сын Шисуно и Рэ Хэмо, к тебе обращается Соно Ито, сын Такеро и Кио Ито.

Шисуно развернул письмо, прочистил горло и опустил взгляд на буквы, старательно выведенные рукой Соно.

– Здравствуй, дорогой мой друг. Это письмо будет моим признанием тебе, моим раскаянием. Я знаю, что не достоин прощения, но твой отец обязан знать правду. Как и ты, Тэм.

Я стал плохим человеком, и ни одна молитва не искупит мои грехи. Ни одна святая вода не вымоет их из меня. И ты, как верный друг, сказал бы, что я все делал правильно. И знаешь, Тэм, ты вновь оказался бы прав. Все эти годы мое сердце