Мы чувствовали себя сплоченным боевым отрядом. Плечом к плечу мы готовы были защищать свое детище. Мы собирались завоевать читательский мир, безжалостно покорив сердца обывателей — сначала нашего города, а впоследствии и всех прочих континентов и народностей. Мы намерены были достичь невиданных высот творческого взлета, свершить массу открытий в области как формы, так и содержания и сокрушить массу авторитетов — как литературных, так и критических.

А графоманов — гнать поганой метлой. Не подпускать на пушечный выстрел.

Прошло еще некоторое время, и мы почувствовали себя близкими, как братья и сестры. Мы могли доверить друг другу любую тайну. Мы способны были пожертвовать друг для друга бесценными вещами: свободным временем, общественным мнением и неограниченной частью своей жизни. И нам не терпелось оберегать и защищать наше творческое содружество в меру своих сил.

Метелкина пригласила всех летом в гости к своей бабушке в приморский поселок Архипо-Осиповка. Мы определенно обещали приехать. Ведь Черное море, вспомнили мы, исстари было колыбелью художников!

Жорж ласково погладил Метелкину по голове и заботливо осведомился, сколько у нее «хвостов» после сессии.

Славик вызвался в случае чего помочь через знакомую лаборантку в деканате.

После этого допили остатки таинственного напитка, провозгласив любимый тост «за сбычу мечт».

Чизбургер вдруг сознался, что в юности учился у классиков, переписывая куски из «Войны и мира» и братьев Стругацких.

Галушко, в свою очередь, рассказал наизусть начало романа Даниила Гранина «Иду на грозу».

Эротичный прозаик Виталий поразил всех, объявив, что сейчас прочтет собственное стихотворение-монорим. Стихотворение посвящалось проблемам начинающего автомобилиста, исполнившего свою заветную мечту — купить «Жигули-копейку». После каждой поездки на долгожданной машине ее приходилось чинить. В стихотворении рифмовались слова «бензин», «гражданин», «мент один», «тормоз, блин», «аспирин», «маргарин» и неисчислимое количество им подобных. Автору бешено аплодировали. Он церемонно раскланивался, отставляя ногу назад и приседая, как балерина. Жорж гарантировал ему, когда журнал раскрутится, возможность приобрести приличную иномарку. Виталий обещал в таком случае продолжить монорим.

Остальные тоже, как оказалось, нуждались — кто в средствах, кто в жилплощади, кто в творческой атмосфере. Жорж обнадежил и их, обещая со временем «каждому по потребностям».

Думаю, со стороны мы производили впечатление душевнобольных. Но, как справедливо заметил Пауло Коэльо, сумасшествие приносит человеку свободу. И мы все ясно чувствовали это — даже те, кто слыхом не слыхал о книге «Вероника решает умереть».

Старушка погода, казалось, запамятовала о приближении Нового года.

Обыденный серо-бурый пейзаж не оживлялся ни легким прочерком снежинок в воздухе, ни оттиском морозного кружева на окне.

Пухлые, похожие на тяжелые перины облака иногда собирались в небе, но, сгрудившись в кучу и о чем-то посовещавшись, неспешно отплывали караваном куда-то по своим делам либо равнодушно расходились каждое в свою сторону.

Как обычно, никакой прекрасный принц и не помышлял встретить меня у подъезда, переминаясь с ноги на ногу и сжимая в одной руке темно-бордовую розу, в другой — свежеизданный роман, номинированный на буккеровскую премию.

И, как обычно, родители заводили при мне политические разговоры. Все надеялись, бедные мои, пробудить мою гражданскую активность.

— Помощь матерям на второго ребенка! Ты в курсе, Марина? Двести пятьдесят тысяч! — заявлял тему папа.

Но чем мне было ее поддержать?

— Думаете, стоит попробовать родить сразу двойню?

У папы багровели уши. Мама делала укоризненные глаза.

Спрашивается — за что бы?

Зато программу «Время» я категорически не смотрела, отговаривалась срочным оформлением суммарной книги поступлений.

Однако на столе у меня лежала совершенно другая книга.

Это было учебное пособие по корректуре для средних профессиональных учебных заведений, а также специалистов-практиков, работников издательств.

Я штудировала ее, как прилежная студентка среднего профессионального учебного заведения, и конспектировала материалы, полезные для специалиста-практика.

Я изучала методику вычитки оригинала, технические правила верстки и принципы оформления таблиц. Я знакомилась с корректурными знаками: вставка, пробел, замена строки. Я осваивала понятия «кегль», «гарнитура» и «интерлиньяж».

Как умудрилась я, всю жизнь работая с книгами, до сих пор не иметь ни малейшего понятия о столь важных особенностях книжного организма?

В следующем номере журнала «Литературный цех» не должно было быть не только ни одной орфографической и пунктуационной ошибки, но ни единой неточности в переносах, сокращениях и аббревиатурах.

И все его последующие номера будут так же безупречны!

Когда я представляла их себе, меня одолевало множество идей.

Идеи внезапно подступали ко мне как днем, так и среди ночи — в процессе сна, бодрствования и полудремы, — а также по дороге на работу, во время уроков и перемен и даже накануне визита в школу самой комиссии ревизионного управления.

Среди идей встречались: новые сюжеты и рубрики; варианты композиционного расположения частей журнала; цветовое решение обложки; детали оформления отдельных страниц; темы литературоведческих дискуссий; способы отбора художественного материала; наконец, принципиальные нравственные ориентиры и общий тон обращения к читателю!

Записывать их все не было никакой возможности, и я только время от времени наскоро набрасывала несколько строк в какой-нибудь старенькой тетрадке, а уж потом, произведя безжалостный отсев, помещала наиболее перспективные в новый красно-желто-коричневый клетчатый блокнот, который намеревалась вскоре представить к обсуждению редколлегии.

Некоторыми из идей я делилась с Римусом и Людасиком:

— Между прочим, кто сказал, что я против эротики? В литературе возможно все! Но — в системе определенных эстетических координат. Тут все решают вкус, такт и чувство меры. А кому недостает клубнички — пусть идет в публичный дом!

— Ну ты даешь, Марыська! — изумлялась Римус. — Вот что значит — в тихом омуте!

А Людасик вздыхала мечтательно:

— Может, глянете потом стихи моей Онищенко! Безголовая девица, но все-таки, мне кажется, не без искры…

И вдруг в один прекрасный день все изменилось… И настало время сходить с ума!

Настало время избегать пытливого маминого взгляда и принимать как должное заинтересованные взгляды мужчин. Время помолодеть на двадцать лет и похудеть на четыре килограмма. Время просыпаться среди ночи с улыбкой на губах и с той же улыбкой вглядываться в очертания деревьев на фоне иссиня-черного неба за окном.