– Пока да, ваше императорское величество. – На физиономии профессора Комарова нарисовалось чувство вины. – Мы продолжаем работать над увеличением расстояния переброски, но доработка потребует слишком большого времени. Мы полагаем, что «улитка» принесет большую пользу и с ныне существующими параметрами.

– А что по этому поводу думает Адмиралтейство?

Тут же отозвался князь Друцкий-Соколинский:

– Мы изучили вопрос, ваше императорское величество. И считаем, что ныне существующую модель стоит запустить в промышленное производство. А над новой улиткой пусть профессор работает. Причем желательно, чтобы вместе с увеличением расстояния все-таки удалось спроектировать систему, сохраняющую жизни экипажа перебрасываемого объекта. Тогда мы смогли бы выводить из-под вражеского удара собственные корабли. А еще лучше, если бы следующая «улитка» работала бы в двух режимах. С уничтожением экипажа – для вражеских кораблей, с сохранением жизни людям – для своих. Это было бы идеально.

Осетр повернулся к профессору:

– Что скажете, Константин Матвеевич?

– Идея хорошая, ваше императорское величество. Будем работать. Что касается увеличения расстояния, тут никаких проблем нет. Потребуется только время. С системой сохранения жизни перебрасываемых биологических объектов – сложнее. Но Институт космической медицины уже подключился. Надеюсь, скоро у них появятся конкретные предложения по конструкции… Пока это все, что я могу сказать.

После первого было проведено еще четыре переброса «Варяга» из одной точки в другую. И на этом решили остановиться. Тут же, на борту «Святого Георгия Победоносца», состоялось заседание Совета безопасности, на котором были обсуждены и утверждены конкретные меры по запуску действующей модели «улитки» в промышленное производство.

После чего Осетр и сопровождающие его чиновники вернулись на Новый Санкт-Петербург, а «Победоносец» отправился в район Пятипланетья.

При расставании с Приднепровским император, к своему удивлению, почувствовал легкую грусть.

Похоже, ему тоже хотелось остаться на борту фрегата.

Прошло два дня после возвращения на Новый Санкт-Петербург, и Осетр снова начал маяться.

Решение никогда не встречаться с Яной уже казалось ему глупым и неправильным. Да что там говорить? – скороспелым оно было. Откровенно скороспелым!

И даже это проклятое молоко, полившееся из ее груди, уже не вызывало в душе прежней гадливости.

В конце концов, Яна и вправду ни в чем не виновата? И дело даже не в выборе между любовью и империей. Она даже не виновата в том, что не опустошила… как это они называют?.. сцедилась, что ли?.. Скорее всего, она и сцедилась, да он, Осетр, слишком сильно ее тискал. Вот и потекло.

И вообще, признаемся себе окончательно: в том, что она вышла замуж за Стародубского, виноват только и только сам Осетр. Был бы обычным человеком, все бы получилось иначе. Поженились бы, и кормила бы она сейчас Приданникова-младшего. И молоко это вызывало бы у Осетра не ревность, а, наверное, совсем другое чувство…

Его мысли снова шли по кругу, возвращаясь к былым раздумьям, но для него они были слишком важны, чтобы он упрекнул себя в этом.

Оказывается, думаешь иногда одно и то же, снова и снова, и это совсем не кажется тебе потерей времени…

В общем, утром третьего дня после возвращения в Петергоф император послал молодой княгине Стародубской сообщение.

«Яночка! – гласило оно. – Прости меня, пожалуйста! Я очень хочу тебя видеть! Буду тебя ждать завтра в то же время и в том же месте».

День прошел как во сне. Ожидание следующего дня стало главным его содержанием. Император опять занимался обычными государственными делами, но все это делал как будто бы и не он. А он просто надеялся на предстоящую встречу, и больше ему, по большому счету, ничего не требовалось.

Вечером ему стало казаться, что его ждет очередной «вещий» сон, трагический и однозначный.

И сон приснился. Только он был не о будущем, а о прошлом. О том памятном пляже на Дивноморье. И трагизма в нем было не больше, чем лет в комариной жизни. А счастья – тысяча веков…

Наконец завтра наступило. И, томительно ожидаемый, пришел час начала недальнего путешествия. Снова Найден отвез императора по знакомому уже маршруту, а на лице пассажира «выросла» так понравившаяся Яне борода.

Мотаясь перед входом в гостиницу «Скрынников», Осетр провел последние минуты перед встречей едва ли не в горячке.

Никогда бы не подумал, что с ним может твориться подобное. И даже не было ни малейшего желания сказать себе «Росомаха, ржавый болт тебе в котловину! Возьми-ка себя в руки!»

Потому что он сейчас был не «росомаха» и не император!

Она опоздала всего на две минуты, и все эти две минуты Осетр был ни жив ни мертв. А потом будто солнце во второй раз взошло…

– Здравствуй, Остромирушка! – прошептала она. – Любимый мой!

– Здравствуй, Яночка! – отозвался он. – Единственная моя!

Взявшись за руки, двое проскочили мимо знакомого портье, влетели в лифт и сразу же принялись обниматься…

И пришло время всему. И было, как в прошлый раз. Но опять – будто впервые в жизни!

Правда, сильно он ее сегодня не тискал, и молочного половодья удалось избежать. Так, чуть-чуть…

А потом она лежала у него на груди. Гладкая, как кошка. И жмурилась от удовольствия – как кошка.

А ему просто было хорошо. И не было в памяти ни родной империи, ни ВМО, ни Засекина-Сонцева, ни ВКВ… И наплевать на это хотелось с высокой колокольни!

А потом она перестала жмуриться и прошептала:

– Я так по тебе скучаю, Остромирушка! Это просто какой-то ужас! Я готова бегать к тебе хоть каждый день! Вот только муж быстро заметит!

– А хочешь, я отправлю его в служебную командировку? – спросил Осетр напрямую. – Куда-нибудь подальше, на край Вселенной…

Она замерла. Некоторое время лежала недвижно. И словно бы даже не дышала. Лишь сердце ее колотилось – наверное, пыталось вырваться из оков семейной жизни, на желанную свободу.

Потом она вздохнула глубоко-глубоко, будто вынырнула со дна моря.

– Нет, – сказала она тихо. – Не надо. Он-то ведь ни в чем не виноват.

«Никто ни в чем не виноват, – подумал Осетр. – Но ведь так просто не бывает. Виновные есть всегда».

Впрочем, насчет своего мужа она была абсолютно права.

Угораздило парня жениться на девице, которую любит император и которая отвечает ему взаимностью. Вот же судьба!

И вообще, получается, что судьба во всем и виновата.

Осетру на мгновение стало не по себе. И чтобы заглушить шевельнувшийся в сердце страх, он сказал легкомысленно: