Я взглянул на Нарцисса, и тот презрительно усмехнулся, затем посмотрел на Айшу, но с ее уст не слетело никаких слов извинения. Более того, мне показалось, что она довольно улыбнулась. Мне хотелось что-нибудь сказать, но я не имел на это права. Мне пришло в голову, не верна ли пословица, утверждавшая, что рыжеволосые способны сглазить человека.

К счастью, Махмуд отыгрался с присущей детям беззаботностью. Кони снова носились по полю, копья летали во все стороны, и, после того как два пажа из команды Махмуда завоевали очки, команду «Гибискуса» объявили победительницей. Когда Селим покинул свой пункт наблюдения, чтобы поздравить победителей, Накшидиль вся сияла.

— Я так и знала, что они победят, — сказала она, хлопая в ладоши.

Я хотел посмотреть, как отреагирует Айша, но та уже ушла.

* * *

Визит Селима дал Накшидиль повод приготовить пахлаву и суфле. Она знала, что он это любит. И когда дегустатор султана одобрительно кивнул, тот сел на ковер и начал пробовать сладости, а затем превозносить таланты Накшидиль.

— Прикосновение твоих рук способно выжать мед даже из лимона, — сказал он однажды, облизывая липкие от сладостей пальцы.

Рабыни Накшидиль принесли кофе, а я подвинул к Селиму наргиле, но он удивил нас, указав на какую-то вещь, которую принес с собой.

— Открой ее, — попросил султан, потом раздался такой громкий хлопок, что я подумал, будто взорвалась петарда. Однако Накшидиль уже знала, что это такое.

— Шампанское! — радостно воскликнула она. — Где вы его раздобыли?

— Много лет назад посол Франции привез султану тысячу бутылок.

— Но почему их не выпили? — спросила она.

— Султана низложили, — объяснил Селим, — и он спрятал бутылки от наследников трона. Совсем недавно мои люди обнаружили этот тайник. Конечно же, — прошептал он, прикладывая палец к устам, — улемы не должны узнать, что мы употребляем алкоголь. Священнослужители думают, что это огненная вода дьявола. — Когда он поднял бокал, его глаза поблескивали. — Что вы говорите в подобных случаях?

— A votre sant[52], — произнесла она.

— A votre sant, — повторил он.

* * *

Султан несколько раз приглашал ее покататься на лодке. В первый день прогулки я передал Накшидиль накидку, и, когда она застегнула ее, я вручил ей яшмак[53] и попросил надеть его.

— К чему это? — недоумевала Накшидиль, и я вспомнил, что она в первый раз решилась покинуть гарем.

— Она вас защитит, — ответил я.

— Защитит? От чего?

— От дурных глаз.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вас не должен видеть ни один мужчина, — пояснил я. — Все мусульманки вне дома должны носить яшмак. А особенно женщины из гарема султана. Если вас застанут без яшмака, вас убьют.

— Я не стану скрывать лицо, — ответила она, бросив на пол белый шифон.

Я молча поднял его и снова подал ей.

— Вы мусульманка, — твердо сказал я.

— Ты хочешь сказать, что мне не пришлось бы это носить, если бы я была не мусульманкой, а христианкой?

Я кивнул.

— Но тогда вы не стали бы фавориткой в гареме султана, — напомнил я ей.

Она сверкнула глазами.

— Накшидиль, — умолял я. — В прошлом вы доверяли мне. Пожалуйста, делайте так, как я прошу.

Она качала головой, выражая свои сомнения, но я не отступал:

— У вас нет выбора. Откажетесь носить яшмак, и вам придется остаться в гареме, если же наденете его, то выйдете отсюда вместе с султаном Селимом.

Я показал ей, как повязать одну из этих тонких тканей, так чтобы она закрывала лоб, а затем помог завязать ее сзади. Второй кусок ткани предназначался для того, чтобы скрыть лицо ниже глаз, я завязал и ее. Потом заметил, что турецкий яшмак гораздо красивее тех, которые носят арабские женщины.

— Они почти ничего не видят, — заметил я.

— Мне все равно. Я чувствую себя словно заключенная, — бормотала она.

— Представьте, что яшмак дает вам свободу, — сказал я. — Она избавляет вас от нежелательных мужчин.

* * *

Накшидиль воскликнула, что никогда не видела такой лодки. Длинный белый изящный плавающий дворец, украшенный позолоченными лепными украшениями и ярко-зеленой каймой, весь блестел. На носу лодки в лучах солнца сверкала пальмовая ветвь, позади которой сидел большой позолоченный ястреб, символ дома Оттоманов. Мы втроем помогли ей вступить на каик и сесть у ног падишаха под большим деревянным балдахином. Два других темнокожих евнуха прикрывали их зонтом из белых гусиных перьев, а четырнадцать пар гребцов в белых кафтанах и в красных шапочках со свисавшими голубыми кисточками заработали веслами, и лодка быстро заскользила по мерцавшей воде, оставляя сераль позади.

— Пожалуйста, скажите, мой мудрый султан, — за яшмаком послышался голос. Накшидиль, — куда вы меня везете?

Его глаза блестели, когда он отвечал:

— Не будь столь любопытна, моя дорогая. Скоро все увидишь.

Мы быстро проплыли мимо Золотого рога, позади слева осталась Новая мечеть с двумя минаретами, построенная в 1600 году по распоряжению валиде-султана по имени Сафие. Справа над холмами показалась башня Галата. Миновав башню, мы достигли точки, где за высокими каменными стенами приютились зеленеющие сады.

— Пойдем, мой цветок, — сказал султан, нежно беря Накшидиль за руку и помогая ей встать. — Я покажу тебе свое тайное убежище.

Была весна, солнце освещало буйно цветущие красные и желтые тюльпаны, усыпавшие дорожку к каменному павильону.

— Это место называется Айраликавак-Киоск, — объяснил он. — Ты слышала, как я упоминал о нем, а теперь ты станешь единственной, если не считать мою мать, женщиной, которая увидит его.

У входа султана ждал евнух. Как только Селим вошел, он снял с его ног башмаки и помог надеть мягкие кожаные туфли, затем все проследовали в здание, похожее на драгоценный камень. Я увидел комнаты. Некоторые были украшены редким изразцом из города Изника[54] с яркими цветочными узорами красных, зеленых и голубых цветов, другие — венецианскими зеркалами, а в маленьком салоне я заметил музыкальные инструменты, расставленные на полках.

— Вот где я сочиняю свою музыку, — объяснил Селим Накшидиль и погладил сиденье, которое было чуть ниже его. — Я хочу, чтобы ты села рядом со мной. Ты моя муза, мое вдохновение.