— Шах и мат!

Однажды, когда старший брат, принц Мустафа, предложил ему сыграть, Накшидиль уговорила его принять вызов. Я установил шашки на доске, Махмуд выбрал белые, Мустафа черные. Когда Накшидиль отошла в сторону, мать Мустафы, Айша, встала за спиной сына.

— Как забавно, — произнесла она, видя, что маленький Махмуд пытается выиграть у своего старшего брата.

— Накшидиль, — сказал я, — подойдите ближе и посмотрите за игрой.

Мальчики начали игру. Сначала она шла на равных, затем Махмуд «съел» одну из шашек брата и добился преимущества. Я заметил, что Айша наклонилась и шепотом подсказывала своему рыжеволосому сыну, куда ходить, но умный Махмуд перехитрил его, съел еще две шашки Мустафы и смахнул их с доски. Айша снова наклонилась и подсказывала Мустафе, как играть, но на этот раз Накшидиль возразила. Взгляд женщины с пламенными волосами стал сердитым, когда ее сын потерял еще одну черную шашку. Через некоторое время Махмуд выиграл партию, но я не сомневался, что ему и Накшидиль придется дорого расплачиваться за эту победу.

* * *

Снова последовало приглашение к Селиму, Накшидиль и на этот раз скрепя сердце готовилась к тому, что ее отвергнут. Когда она прибыла в его покои, он указал на шарф из соболя, лежавший у его ног, и велел ей сесть перед ним. Султан расспрашивал о книгах, и она рассказывала о поэзии Шекспира и Данте, об идеях просвещения, высказанных философом Вольтером.

— Просвещение — это возвышенное слово, — заметил султан. — Ты можешь объяснить мне это понятие в простых выражениях?

— О, мой мудрый султан, — ответила она, — просвещение означает верить в научные законы и считать людей разумными созданиями. Это значит, что мы способны думать мудро и действовать в интересах наших собратьев. Это самая простая философия. Она лишь велит пользоваться здравым смыслом.

— В самом деле? — удивился султан. — В мире нет ничего более обманчивого. Ты называешь это здравым смыслом, но в нем нет ничего здравого.

Они еще некоторое время рассуждали о философии, затем снова перешли к музыке. Султан просил ее описать оперу. «Что это за «Похищение из сераля»?» — хотелось узнать ему.

Накшидиль рассказала ему историю о Констанце, похищенной испанской девушке, и двоих мужчинах, решивших спасти ее, об Османе, зловещем помощнике паши, хоре янычар. Она особо отметила его тезку, пашу Селима, доброго и достойного похвалы человека.

Селима рассмешила мысль, что кто-то может решиться спасти девушку. Я безмолвно согласился с ним.

— Как это нелепо, — сказал он. — Даже и не мечтай, ни один турок не станет возвращать девушку из своего гарема. Но, — продолжил он, почесывая в затылке, — ты говоришь, что они беседуют нараспев. Пожалуйста, спой мне одну из этих арий, чтобы мне стало понятно.

После этих слов она начала петь таким высоким голосом, что мне показалось, будто драгоценные чашки вот-вот задрожат. Султан улыбнулся и, когда Накшидиль закончила петь, вызвал евнуха и, шепча тому на ухо, отдал какой-то приказ. Спустя мгновение тот вернулся, неся скрипку.

— Сыграй что-нибудь, — велел Селим.

И Накшидиль начала играть, заставив смычок танцевать по струнам, пока сама вкладывала всю душу в отрывок из «Похищения из сераля».

«Настал решающий момент», — твердил я себе, видя, как загорелись глаза султана. Сейчас он поведет ее в постель.

Едва эта мысль промелькнула у меня в голове, как султан пожелал ей спокойной ночи. Проявив для меня совершенно неожиданную смелость, Накшидиль пролепетала:

— Чем я плоха, мой великий султан? Почему вы не желаете меня?

— Плотские желания — одно дело; оценить женщину по достоинству — совсем другое. Мои желания не касаются ни тебя, ни кого-либо другого. Я восхищен твоим умом, твоим талантом и обаянием. У меня много наложниц, но мало собеседниц. Я желаю, чтобы ты стала мне другом.

— Я желаю лишь повиноваться желаниям вашего величества. Я останусь другом доброго султана на всю свою жизнь.

Однако утром она спросила меня:

— А дружба спасет меня, если я так ни разу и не окажусь в постели султана?

— Будем надеяться, — ответил я. Но я знал, что у дружбы во дворце есть свои враги, а зависть представляет страшную угрозу. Мне слишком часто доводилось слышать о тех, кто клялся в верности султану, но их головы сажали на пики. У наложницы было гораздо больше надежд уцелеть, чем у собеседницы султана. Я надеялся, что плотские вожделения падишаха возьмут верх над его пытливым умом и упрочат ее место в гареме.

* * *

В один зимний звездный вечер я снова повел ее к покоям султана и, как всегда, был не совсем уверен, чем все закончится. Независимо от того, пройдет ли вечер в беседах или в любовных утехах, было заведено, что в банях ее будут готовить для встречи с падишахом. Ее надушили с головы до ног, украсили множеством ярких драгоценностей, облачили в шелковую кисею, через которую просвечивали груди, гибкое тело скрыли под розово-желтым атласом. Накшидиль предстала перед султаном, словно позолоченная газель.

Она поклонилась и молча вошла в покои султана. Со своего наблюдательного пункта у двери я заметил, что в камине ярко пылает огонь. Но на этот раз кресло султана пустовало.

Падишах, укутанный мехами, уютно расположился среди горы подушек на своем ложе. Этого момента она ждала давно. Накшидиль так давно мечтала о нем. Она молча приближалась к ложу, покачиваясь, словно тюльпан на ветру. С изумительной грациозностью она сняла пояс с драгоценностями и уронила его на пол, затем тонкими пальцами расстегнула бриллиантовую пуговицу на шее и сняла тунику из атласа. На мгновение она застыла на месте, доставляя султану удовольствие рассмотреть ее. Она медленно начала расстегивать жемчужные пуговицы на тонкой, как паутинка, блузке, обнажая молочно-белые груди, нежный живот и округлый пупок. Она на миг повернулась к нему спиной, сняла прозрачные брюки и снова повернулась, оставшись перед ним в облачении Евы. Обняв себя руками, Накшидиль опустилась на колени, подняла край соболиного одеяла и осторожно прижала его ко лбу и губам. Поцеловав пятки султана, она забралась под шелковые простыни и, как ее старательно учил Гвоздика, начала медленно взбираться вверх по его телу, работая устами и руками, чтобы доставить ему наслаждение.

Когда она достигла изголовья ложа, Селим притянул девушку к себе и обнял ее.

— Твои глаза подобны сапфирам, сверкающим на снегу, — произнес он. — Твои груди подобны спелым персикам, украшенным сверху сочными ягодами.

Селим впился в ее уста, ласкал ее груди, коснулся языком ее ушей и шеи. Отбросив одеяла, он прижал ей руки к ложу, приблизился устами к бедрам и начал ласкать лоно. Когда султан взял ее, меня охватила боль от страстного желания, и я отвернулся.

Через какое-то время я услышал, как султан заговорил.

— Мне бы не хотелось считать тебя лишь наложницей, — сказал он, гладя ее пальцами, украшенными драгоценными камнями. — Я хотел заручиться твоим дружеским общением и только после этого считал возможным пригласить тебя в свое ложе.