У всего населения, казалось, руки чешутся подраться, потому что все кругом выказывают недостаток уважения. Во всяком случае, здесь, в сети. Странное дело. Разговариваешь лично, на улице или в автобусе – все вроде как совершенно нормальные люди. Никто не обзывает телесным фашистом, не угрожает изнасиловать твою девушку и не орет в лицо, чтоб ты знал свое место и, блядь, помнил, что тебе повезло больше прочих. Однако в виртуальной социальной интернет-вселенной всё совершенно чокнулось. Мэтлок, конечно, понимал, что люди всегда несколько смелее хамят, когда чувствуют безопасную анонимность, но бывает хамство, а бывает вот это новое хамство – “праведное хамство”, как назвала его констебль Клегг.

Почему? Как? Откуда выперла вся эта ярость?

Под угрозой онлайн-негодования с этим предстояло иметь дело. Мэтлок больше не мог откладывать свое заявление. Повторяя первую строку, он собрался с мыслями.

– Сэмми Хилл возвращалась домой после вечера, проведенного с друзьями.

Публика в зале неуютно завозилась. Он разве не сказал это уже?

А вот теперь самое трудное.

– Оне решиле пойти привычным маршрутом, каким чаще всего ходиле саме. Нападавший приблизился к онех сзади и нанес один удар онех по затылку. Ех одежда осталась в целости и сохранности, кошелек не тронут. Сэмми быле бодрой молодой женщиной с громадной жизнью впереди, и полиция Метрополии выражает свои соболезнования ех семье и друзьям и заверяет их, что мы делаем все, что в наших силах, чтобы привлечь ех убийцу к ответственности.

Есть! Получилось. Ни одного местоимения не переврал.

Легко это не далось. Преодолевать языковые привычки, устоявшиеся за пятьдесят с лишним лет, – дело серьезное. Две недели назад Мэтлок имел лишь самые смутные представления о том, что местоимения – вообще вопрос политический. Теперь же он пытался переучить ключевые части английского языка, ведя при этом пресс-конференцию. Гордился собой – чувствовал, что воздал небольшое должное памяти Сэмми.

К сожалению, помимо точного и подобающего словоупотребления, ничего нового Мэтлок предложить не мог. По-настоящему уважать ех можно только одним способом – привлечь к суду ех убийцу, а от этого Мэтлок был, как и прежде, далек. К тому времени следствие так ничего и не достигло. Прошло больше недели – и никакого даже намека на прорыв. Криминалисты досконально изучили сцену преступления, а затем изучили ее повторно. Постучали в каждую окрестную дверь в поисках свидетелей. Все до единого нераскрытые убийства за последние десять лет сличили с теми немногими данными о смерти Сэмми, какими полиция располагала. Подняли личные дела каждого полового преступника в Лондоне, установили их местонахождение. И – ничего. Убийца попросту растворился в воздухе.

Вот почему Мэтлок претерпевал мрачное испытание очередной пресс-конференцией: чтобы еще раз воззвать к свидетелям, а также обнародовать очень осмотрительно сформулированное предупреждение о личной безопасности граждан.

– Пока подозреваемых нет, – сказал он, – и мало направлений работы следствия. А значит, вполне вероятно, что убийство Сэмми – случайность, а ех убийца вновь нанесет удар. Поэтому я призываю к стратегиям снижения риска.

Произнеся это одобренное отделом по работе с прессой предупреждение об осторожности, Мэтлок еще раз мощно перевел дух. Помощник замкомиссара самолично решил участвовать в пресс-конференции – проследить, чтобы никаких новых “кучных проебов” по линии общественных связей не произошло, и Мэтлок ощущал, как этот человек буравит его взглядом.

– Я бы хотел подытожить, – сказал Мэтлок, – заверением, что полиция Метрополии осознает: насилие против женщин – беда мужчин, результат сексистского неравенства и патриархальной вседозволенности, и окончательно решить этот вопрос можно путем просвещения мужчин и искоренения гендерных стереотипов.

Мэтлок произнес это, потому что помзамком строго наказал ему это произнести и сам явился приглядеть за исполнением. И дело не в том, что Мэтлок не верил в сказанное. Более того, оно казалось ему очень осмысленным. Он просто не вполне понимал, какое это имеет отношение именно к нему как к полицейскому. Он был в легавых тридцать лет, и по его опыту небольшое, но заметное количество мужчин попросту агрессивны. Большинство мужского насилия направлено на мужчин же. В пабах, клубах и в бандах. И среди этих мужчин есть сколько-то представляющих особую опасность для женщин. Работа Мэтлока – ловить таких мужчин и упрятывать их от греха подальше. О причинах мужского насилия пусть размышляют просветители и власть предержащие. На передовой необходимо сосредоточиваться на последствиях.

Мэтлок сделал свое заявление, потому что был практиком до мозга костей. С его точки зрения, чтобы суметь поймать убийцу Сэмми, нужно управлять расследованием, а это теперь зависело от того, насколько Мэтлоку удается поддерживать заданную помощником замкома линию, которая, как Мэтлоку уверенно казалось, в немалой мере связана со стремлением помзамкома отбросить “пом” и “зам” из названия своей должности и оставить только последнее слово на букву “к”. В данном случае – “комиссар”. Среди прочего[66].

Так или иначе, Мэтлок проделал то, что от него требовалось, и теперь предстояло разделаться с остатком пресс-конференции как можно скорее.

– Я готов ответить на очень ограниченное количество вопросов.

– Инспектор! – загремел мощный, уверенный женский голос с задних рядов. – Если полиция считает насилие против женщин продуктом общемировой исторической мужской вседозволенности, разве нельзя предположить, что вы сами только что значительно добавили к существующей проблеме?

– Что, простите? Не уловил, – отозвался Мэтлок. – Это вопрос?

В толпе наметилось зримое волнение. Многие, очевидно, знали, кто оратор. Более того, вглядываясь сквозь свет софитов, Мэтлок сам вроде бы узнал стремительно вскочившую на ноги пожилую женщину.

– Продолжая настаивать на том, что Сэмюэл, известный как Сэмми, Хилл, гей, проглотивший сколько-то гормональных таблеток и собравшийся отрезать себе хер за счет Национальной службы здравоохранения, – женщина, вы, по-моему, проявляете предельную мужскую вседозволенность.

– Простите, что? Это имеет отношение к делу?

– Исторически мужчинам позволялось делать с женщинами практически что угодно – владеть ими, обирать их, бить, насиловать и убивать. Однако с недавних пор им, очевидно, позволено еще и становиться женщинами. Если Сэмюэла Хилла убила мужская вседозволенность, тогда – как предельный пример мужской вседозволенности, в широком смысле слова, – винить ему остается лишь себя самого.

Это неожиданное вмешательство произвело фурор, на каковой оно явно и было рассчитано. Послышались кое-какие крики поддержки и куда более многочисленные вопли протеста. Друг Сэмми Роб, казавшийся до сего мига нежнейшей душой, вскочил со своего места и метнул почти полный “старбаксовский” стакан чая латте с соевым молоком примерно в направлении говорившей.