– Которые буквально никто больше не смотрит, – сказала Клегг, включая рабочий телевизор. – До чего же странный подход. “Ой, обед. Ну-ка, новостей мне”. Чистая случайность же, а? Просто гляньте в телефон.

Быстро нараставшая волна негодования из-за убийства транс-женщины и последующее омерзительно трансфобное сокрытие этого события полицией стали, конечно, главной новостью. Как выяснилось, краткая задержка транспортного потока на Лондонском мосту – не единственный общественный протест против того, что в общественном сознании засело теперь как трансфобное преступление, к которому власти оказались оскорбительно безразличны. Всего за одно утро Сэмми Хилл, прежде совершенно частное лицо, оплакиваемое исключительно теми, кто знал и любил ех, сделалась великомученицей за дело обнародования и устранения транс-нетерпимости. Поп-звезды и политики наперебой твитили, чтобы выразить свою скорбь, негодование и, возможно, в некоторых случаях еще и чтобы все убедились, до чего замечательные они люди, эти поп-звезды и политики.

#героиня #убиться #ангел #вдохновение и, конечно, #ЯЭтоСэмми.

Море цветов и отсыревшие плюшевые мишки стремительно затопили скромный сокровенный памятник, возведенный друзьями Сэмми на месте убийства. На станциях метро уже торговали значками с надписью “Я Сэмми”. Мэр заказал перетяжку для Сити-холла – “Лондон – это Сэмми”. И вновь Фейсбук покрылся радугами, сердечками и плюшевыми медвежатами.

Сложившееся к обеду мнение однозначно состояло в том, что как общество мы все разделяем скорбь и ответственность за смерть героини ЛГБТК. Казалось, печаль и стыд объединили всю страну.

Чего, конечно же, не происходило.

Миллионам людей было целиком и полностью насрать на Сэмми и претило, что им рассказывают, как подобает себя вести.

А другие миллионы людей все не на шутку бесило. Втихаря, разумеется. Потому что говорить-то не дозволено, верно?

Но их с души воротило, что им втирают, будто все транс-люди – выжившие герои. Будто Черчилль был на самом деле кошмарным расистом. Что больше нельзя шутить про гомиков и ирландцев. Или улавливать некоторый афронт, когда в местной государственной начальной школе разговаривают на сорока семи языках, однако местный член парламента, голосовавший за открытые границы, обучает своего ребенка в частной школе. Воротило их много от чего.

А большой компьютер в “Сэндвич-коммуникациях” дружил в Фейсбуке с каждым из них.

Винни Джозеф сидела на консультации по гореванию. Эти консультации входили в финансируемую полицией программу поддержки жертв. Винни полагались три бесплатные консультации, и сейчас шла третья.

– Я – это Сэмми, – проговорила Винни. – А почему не “Я – это Латифа”? Где хештег для моей Латифы?

Консультантка бесприютно завозилась на своем стуле, но промолчала.

– Я ничего не имею против Сэмми, против этой женщины, или мужчины, или кто она там, но что-то не вижу я значков в честь моей Латифы. Ни тебе полицейских пресс-конференций, ни тебе мэр Лондона транспарант не вывешивает.

Винни явно не собиралась завязывать с этой темой. Ну, это ее консультация. У нее осталось-то всего двадцать минут.

– Я уверена, что семья Сэмми горюет в точности как вы, Винни, – осторожно произнесла консультантка. – Вам лучше сосредоточиться на своем горе, а не на чьей-то еще трагедии.

– Латифа сообщала полиции, что у нас в квартале небезопасно, – сказала Винни, принимаясь плакать. – Она им говорила, что тут любым коридором заправляют орды отморозков. Но у них не хватает сотрудников, сказали ей. У них не хватает легавых, чтобы даже заглянуть к нам в квартал, какое там разобраться с пацанами, которые держат весь район в страхе. Латифы домогались постоянно, потому что она не хотела с ними ходить. Не хотела быть их девкой. Один такой бандит отметелил ее – за то, что она ему не дала.

– Я знаю, Винни…

– Не знаете вы! Простите, нет. Вы не черная и не живете там, где легавые уже не удосуживаются даже шмон навести. Вы небось если б пришли в полицию избитая – белая женщина из хорошего дома, избитая черным мужчиной, – у них бы сотрудников хватило.

– Винни, это все горе. Гнев вам не помощник.

– Но теперь-то у них сотрудники нашлись, а? Вон по телику сказали, что все сделают, лишь бы восстановить справедливость для того Сэмми-петушка.

– Винни! Боюсь, такое говорить нельзя, даже если вы горюете.

– Простите, – сказала Винни, обливаясь слезами. – Не знаю я этого Сэмми и никакого неуважения никому не хочу. Но моя Латифа даже у себя дома не была сохранная, по своему коридору пройти не могла, и правильно, потому что кто-то из тех отморозков хотел потрахаться и пустить ее по кругу со своими дружками, а потом прикончил, когда она стала отбиваться. Еще одна убитая. Еще одна убитая чернокожая, и никаких мне хештегов ЯЭтоЛатифа.

– Малика, красотуля, не зайдете ли вы ко мне в кабинет? Будьте заинькой.

Лучше б вообще-то не позволять ему с ней разговаривать вот так. Из уст большинства мужчин это звучало бы совершенно неприлично и чудовищно покровительственно. Каковым, собственно, и было. Но Джулиану как-то удалось придать этому некий пост-иронический оттенок. Словно они с ним врубаются в один и тот же анекдот. Восстают против удушающих оков ПК-полиции веселья. Как эстрадные комики, которым спускают с рук сексистские шуточки, если добавить к ним щепотку иронии. Если превратить ее в шутку над шуткой – и тебе рыбку съесть, и на мель не сесть. Просто у Джулиана была вот эта привольная, врожденная уверенность в себе. Малика понимала, что не вполне она врожденная: нелишняя в этом деле и школа, где вот такую непринужденно благовоспитанную самоуверенность вводили в организм вместе с утренней кашей. Однако Малика знавала прорву пафосных мальчиков в Оксфорде и считала их обсосами. Из породы Трепа Игрива, все они. Джулиан – совсем другой уровень. Голос и манеры у него настолько чарующе снобские и самоуничижительно заносчивые, что Хью Грант по сравнению с ним – Дженет Стрит-Портер[61]. Малике это нравилось. С ним гораздо веселее, чем с большинством начальников. И он в хорошей форме к тому же.

– У меня к вам загадка, – сказал Джулиан, закрыв за ними дверь.

Он выдал ей страничку из своего блокнота, на которой написал #ЯЭтоЛатифа.

– Кто такая Латифа? – спросила Малика.

– Вы.

– Я?

– Вы – и я тоже. Все мы. Такой у этого хештега смысл.

– Да, но кто мы на самом деле? То есть, она кто?

– Именно. Умничка! Кто она? Никто о ней не слышал. Но ее до смерти избил на лестничной клетке в занюханном муниципальном жилом доме какой-то случайный отморозок, потому что она отказалась ему отсасывать, чтобы он записал это на видео и поделился со своими дружками, а мать девушки считает, что всем плевать.