Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ирина (вздрагивая). Меня как-то все пугает сегодня.
Пауза.
У меня уже все готово, я после обеда отправляю свои вещи. Мы с бароном завтра венчаемся, завтра же уезжаем на кирпичный завод, и послезавтра я уже в школе, начинается новая жизнь. Как-то мне поможет бог! Когда я держала экзамен на учительницу, то даже заплакала от радости...
Пауза.
Сейчас приедет подвода за вещами.
Кулыгин. Так-то оно так, только как-то все это не серьезно. Одни только идеи, а серьезного мало. Впрочем, от души тебе желаю.
Чебутыкин (в умилении). Славная моя, хорошая... Золотая моя... Далеко вы ушли, не догонишь вас... Остался я позади, точно журавль, который состарился, не может лететь... Летите, милые, летите с богом!
Пауза.
Напрасно, Федор Ильич, вы усы себе сбрили. Кулыгин. Будет вам.
Чебутыкин. Теперь ваша жена будет вас бояться. Кулыгин. Нет. Вот сегодня уйдут, и все опять пойдет по-старому. Что бы там ни говорили, Маша хорошая, честная женщина, я ее очень люблю и благодарю свою судьбу. Судьба у людей разная. Тут в акцизе служит некто Козырев. Он учился со мной, его уволили из пятого класса гимназии за то, что никак не мог понять utconsecutivum... Теперь он ужасно бедствует, болен, и я, когда встречаюсь, то говорю ему: «Здравствуй, ut consecutivum!» —«Да, говорит, именно consecutivum». А сам кашляет. А мне вот всю мою жизнь везет, я счастлив, вот имею даже Станислава второй степени, и сам теперь преподаю другим это ut consecutivum. Конечно, я умный человек, умнее очень многих, но счастье не в этом.
Пауза.
Ничего не поймешь на этом свете.
В доме играют на рояли «Молитву девы».
Ирина. А завтра вечером я уже не буду слышать этой «Молитвы девы», не буду встречаться с Протопоповым...
Пауза.
А Протопопов сидит там в гостиной; и сегодня пришел...
Кулыгин. Начальница еще не приехала?
В глубине сцены тихо проходит Маша, прогуливаясь.
Ирина. Нет. За ней послали. Если б только знали, как мне трудно жить здесь одной, без Оли. Она живет в гимназии; она начальница, целый день занята делом, а я одна, мне скучно, нечего делать, и ненавистна комната, в которой живу. Я так и решила: если мне не суждено быть в Москве, то так тому и быть. Значит, судьба. Ничего не поделаешь. Все в божьей воле, это правда... Николай Львович сделал мне предложение... Что ж? Подумала и — решила. Он хороший человек, удивительно даже, такой хороший... И у меня вдруг точно крылья выросли на душе, я повеселела, [стал] стало мне легко и опять захотелось работать, работать... Только вот вчера произошло что-то, какая-то тайна нависла надо мной.
Чебутыкин. Реникса. Чепуха.
Наташа (в окно). Начальница!
Кулыгин. Приехала начальница. Пойдем... (Уходит с [Наташей] Ириной в дом.)
Чебутыкин (читая газету). Да, что ни говори, Иван Романыч, а изменить образ жизни давно пора. (Тихо напевает.) Тара...ра.. бумбия... сижу на тумбе я...
Маша подходит. В глубине Андрей провозит колясочку.
Маша. Сидит себе здесь, посиживает...
Ч е б у т ы к и н. А что?
Маша (садится). Ничего...
Пауза.
Вы любили мою мать?
Чебутыкин. Очень.
Маша. А она вас?
Чебутыкин (после паузы). Этого я уж не помню.
Маша. Мой здесь? Так когда-то наша кухарка Марфа говорила про своего городового: мой. Мой здесь?
Чебутыкин. Нет еще.
Маша. Когда берешь счастье урывочками, по кусочкам, потом его теряешь, как я, то мало-помалу грубеешь, становишься злющей, как кухарка... (Указывая себе на грудь.) Вот тут у меня кипит... Кого бы я отодрала хорошенько, так это Андрюшку, нашего братца. Чучело гороховое. Все надежды пропали. Тысячи народа поднимали колокол, потрачено было много труда и денег, а он вдруг упал и разбился... Вдруг, ни с того, ни с сего...
Андрей везет колясочку.
Андрей. И когда, наконец, в доме успокоятся. Такой шум.
Чебутыкин. Скоро. (Смотрит на часы, потом заводит их; часы бьют.) У меня часы старинные, с боем... Первая, вторая и пятая батареи уйдут ровно в час...
Пауза.
А я завтра.
Андрей. Навсегда?
Чебутыкин. Не знаю. Может, через год вернусь.
Слышно, как где-то далеко играют на арфе и скрипке.
Андрей. Опустеет город. Точно его колпаком накроют.
Пауза.
Что-то произошло вчера около театра, все говорят, а я не знаю.
Чебутыкин. Ничего. Глупости. Соленый стал придираться к барону, а тот вспылил и оскорбил его, и вышло так, в конце концов, что Соленый обязан был вызвать его на дуэль. (Смотрит на часы.) Пора бы, кажется, уж. В половине первого, [за рекой] в казенной роще, вот в той, что отсюда видать, за рекой... Пиф-паф! (Смеется.) Соленый воображает, что он Лермонтов, и даже стихи пишет. Вот шутки шутками, а уж у него третья дуэль.
Маша. У кого?
Чебутыкин. У Соленого.
Маша. А у барона?
Чебутыкин. Что у барона?
Пауза
Маша. В голове у меня [все] перепуталось... Все-таки, я говорю, не следует им позволять, [это может кончиться дурно] он может ранить барона3 или даже убить.
Чебутыкин. Барон хороший человек, но одним бароном больше, одним меньше — не все ли равно? Пускай.
За садом крик: «Ау! Гоп-гоп!»
Подождешь. Это Скворцов кричит, секундант... В лодке сидит. (Зевает.)
Андрей. По-моему, и участвовать в дуэли, и присутствовать на ней, хотя бы в качестве врача, просто безнравственно.
Чебутыкин. Это только кажется. Ничего нет на свете, нас нет, мы не существуем, а только кажется, что существуем.
Маша. Так вот целый день говорят, говорят... (Идет.) Живешь в таком климате, того гляди снег пойдет, а тут [эти] еще эти разговоры... (Останавливается.) Я не пойду в дом, я не могу туда ходить... Когда придет Вершинин, скажете мне... ([Уходит] идет по аллее.) А уж летят перелетные птицы...(Глядит вверх.) Лебеди или гуси... Милые мои, счастливые мои... (Уходит.)
Андрей. Опустеет наш дом. Уедут [у] офицеры, уедете вы, сестра замуж выйдет, и останусь в доме я один.
Чебутыкин. А жена?
Входит Ферапонт с бумагами.
Андрей. Жена есть жена. Она честная, порядочная, ну, добрая, но в ней есть при всем том нечто принижающее ее до мелкого, слепого, этакого шаршавого животного. Во всяком случае она не человек. Быть может, я несправедлив, но ничего, пусть я буду несправедлив; говорю вам, как другу, единственному человеку, которому могу открывать свою душу. Я люблю Наташу, это так, но иногда она мне кажется удивительно пошлой и тогда я теряюсь, не понимаю, за что, отчего я так люблю ее, или по крайней мере