На этом записки Марины Дмитриевны обрываются.

Хорошо, что Анна Васильевна Поройкова вела дневник. Благодаря ее записям перед читателем возникает образ молодого Игоря Васильевича Курчатова 1920–1930-х годов, неофициальный, неприглаженный, настоящий — друга, товарища и мужа, да еще в семейной и дружеской обстановке. О жизни в Ленинграде в 1920–1930-е годы она вспоминала так:

«Живя в Лесном, на Ольгинском проспекте, в двух шагах от места работы, Игорь и Кирилл Дмитр[иевич] порой развлекались в обществе молодого Вальтера (Антона Карловича, их коллеги, — Р. К.) — мастера до неописуемых выдумок. Однажды ночью он перевесил в Лесном вывески с парикмахерской на булочную, чем внес невообразимый переполох в хлебной очереди поутру. Или вскочил на полном ходу в трамвай на Троицкой площади, за что полагался в то время 1 рубль штрафа. Свистком милиционера вагон был остановлен, нарушитель отказался выйти из трамвая, но, заранее разменяв рубль на копейки и разложив их во все потайные карманы, мурыжил бедного милиционера с полчаса, пока не проехали весь город и штраф полностью был вручен. Сопровождавший его Игорь с хохотом рассказывал нам об этом. Подобные „штучки“ сильно развлекали молодежь. Были и такие, которые передавались исключительно на ухо мужчинам. Сам Игорь участвовал в них лишь побочно. Общество наше к тому времени расширилось с приездом из Крыма к братьям Марины Дмитр[иевны] Синельниковой и Татьяны Петр[овны] Ляхницкой. С квартирами в то время была благодать. Все мы жили в хорошем доме на улице Красных Зорь, где стали собираться большой компанией для радостных встреч. Хозяева квартиры, Палибины, были очень тактичны и весьма снисходительны к нам. Появлялся иногда среди нас Борис Григорьевич Шпаковский (прозванный „БГШ“) — лысый холостяк, милый человек, и нередко Альбов („Альбуша“, прозванный Таней „креветкой“). Шутки и прибаутки вперемежку с одесскими песенками составляли развлечения друзей, вызывая беспечный, веселый смех. Политики вовсе не касались. Беседовали о прочитанных книгах, о театре, который посещали сообща всей компанией.

Ива и я были единственной женатой парой, и все относились к нам с большим уважением. Единственный раз мне посчастливилось выслушать комплимент Игоря: „Ты, Азочка, в моем представлении — настоящая русская женщина, способная на подвиги, вот как у Некрасова… Тебе посчастливилось, Ивка!“ В другой раз Игорь прочувственно заявил при всех: „А будет у вас дитя — позовите меня в крестные отцы!“ — „Смотри! Ловлю тебя на слове!“ — ответила я. Лет пяти наша дочь Ариадна уже трепала его за волосы чуть не до слез, а он ласково кувыркался с нею по ковру. Она почему-то прозвала его „Убиком“.

Азартным и увлекающимся человеком был Игорь и все делал не от скуки, а с душой. Будь то музыка, игра в преферанс или пинг-понг, который процветал у нас одно время. Но всегда он должен был взять первенство, зачастую „подначивая“ проигравших, а меня даже довел однажды до слез, сам сгорая от смущения. Было ли то — самолюбие, честолюбие или страстный азарт — трудно сказать, но, несомненно, эти качества являлись стимулом к прогрессу. Его интересовало положительно все, он не проходил мимо того, над чем можно было подумать.

После наводнения (в сентябре 1924 года. — Р. К.) я работала чернорабочей, 8 часов в день, по сушке изданий, затонувших в архивах Академии наук, в обществе главным образом „недорезанных“, где в перерыв велись, со знанием сути дела, беседы по теософии, дотоле мне вовсе не ведомой. Друзья мои, убежденные материалисты, всегда с интересом расспрашивали меня, не преминув, однако, умно и тонко поиздеваться, чем разжигали мое рвение ознакомиться поглубже, чтобы уметь отпарировать их возражения. Игорь встречал меня ласково-насмешливым приветствием: „Ну, как поживает наш теософ? Что нового в богословии?“ Это увлечение мое улетучилось так же быстро, как и появилось. Я регулярно посещала лекторий на Литейном проспекте и библиотеку на Михайловской площади, где еще не были изъяты увлекательнейшие книги по психологии, истории, психиатрии, эстетике, что вызывало у друзей живой интерес к моим сообщениям.

В 1926 г. у Игоря с Мариночкой состоялся „свадебный пир“, скромный, но приятный прием, на котором присутствовали Н. Н. Семенов, А. К. Вальтер, П. П. Кобеко с женой и сестра жены с мужем, веселые супруги, и мы с Ивой. Много острили и смеялись.

Прожив несколько лет в нашем доме, Игорь с Мариной получили квартиру вначале на Ольгинском просп[екте], а позже на Лесном, а свои апартаменты они передали приехавшим родителям и брату Игоря».

Игорь Васильевич, как и обещал, крестил дочь своих университетских друзей А. В. и И. В. Поройковых — Ариадну. Ее он считал родным и близким человеком, крестной дочерью не на словах, а как и подобает православному христианину. Переживал за нее, помогал и в детские, и в юные, и в зрелые годы. Дружба с крестным прошла через всю ее жизнь. А ее подруга детства Татьяна Ильинична Флоринская, наблюдая Игоря Васильевича в пяти-шестилетнем возрасте, запомнила его необыкновенным человеком в обыкновенной жизни:

«Не очень точно, но мне кажется, что я увидела Игоря Васильевича Курчатова в году 1932 или в 1933. Мне было тогда 5–6 лет. Меня поразил этот взрослый человек и вызвал восторг на всю жизнь. Он был молод, очень красив, весел и обаятелен, с удивительным „персиковым“ цветом лица. Все время шутил с нами детьми, моей подругой — ровесницей, Ариадной Поройковой и со мною. Игорь Васильевич очень часто бывал в семье Поройковых. Он был их родственник или очень близкий друг. Ко мне и к Ариадне он проявлял очень большое внимание: каждый раз расспрашивал о нашей ребячьей жизни, интересах и занятиях, шутил, уделял, как нам казалось, времени на беседы с нами не меньше, чем взрослым. Потом я поняла, что Игорь Васильевич любил детей.

Особенно мне запомнились прогулки, всегда вечерние, в „Сад Совторгслужащих“, находившийся недалеко от нашего дома на ул. Красных зорь, где жили Игорь Васильевич со своими родителями, женой Мариной Дмитриевной и братом. Поскольку мы жили в одном доме, я и Ара заходили к ним. Квартира была темная, с окном во двор-колодец. Его маму я не помню. Жена Игоря Васильевича была довольно интересной дамой, как мне казалось, сдержанной и одновременно заботливой и нежной к Игорю Васильевичу.

Прогулки в сад мы совершали всегда вечером, когда все собирались после работы дома. Гулять с нами, девчонками, ходили отец Ариадны — Иван Васильевич и Игорь Васильевич, бывшие друзьями-товарищами еще в Крымском университете. Мы с Ариадной всегда с нетерпением ждали этих прогулок.

До революции сад был роскошной усадьбой. И от этой красоты еще что-то осталось. Гулять было весело, интересно. Мы без конца хохотали. А эти молодые мужчины вели себя как мальчишки: катались задом наперед на ледяной горке, довольно высокой, заканчивавшейся в замерзшем живописном пруду. Скатившись, они по очереди старались снова забраться на горку по льду. Но сразу не получалось и они, громко ликуя и смеясь, опять скатывались назад в пруд. Иногда и на животе — туда же! И наперегонки. А что было с нами! Мы изнемогали от смеха и, наверное, визжали… так было необыкновенно весело. Домой приходили все мокрые и счастливые.

Потом была война.

Игорь Васильевич и Марина Дмитриевна уехали. Кто куда. На фронт, в эвакуацию. А мы, их родители, Поройковы остались в блокаде. Блокадной зимой 1941 года Поройковы тоже уехали. Иван Васильевич погибал. Вовремя они уехали. По-моему, благодаря Игорю Васильевичу, настоявшему и вызвавшему их. Только уже в 1954 или 1955 году я увидела Игоря Васильевича и Марину Дмитриевну уже в Москве, когда проездом в Поволжье мы с дочерью на сутки остановились у Поройковых, живших в их квартире на Большой Дорогомиловской улице. Отдав им ее, Курчатовы жили на работе.