* * *

Поздним вечером крадучись пробираюсь к кухне, где горит свет. Мама сидит за столом, а в комнате стойкий запах валерьянки, которую обычно пьет бабушка, если у нее «давит», как она говорит, сердце.

— Мамочка, ты как себя чувствуешь? — сгребаю ее в охапку.

Обычно в такие минуты, мама счастлива и готова простить все, на этот раз она сжалась так, как будто ее кольнуло током.

— У тебя что-то болит? — испуганно вглядываюсь в ее лицо. — Не надо было выходить на работу.

— Наверно, ты прав, но и сидеть дома дольше недели нельзя — неудобно перед девочками, — и она принялась растирать грудь с левой стороны.

— Сердце — это серьезно, надо вызвать скорую помощь.

Телефон висит на стене с давних времен, когда я еще ползал под столом. Мама любит при случае вспоминать, что когда мне было три года, то моей любимой игрушкой стал висячий аппарат. Я до него дотягивался со стула, стоящего рядом. А поскольку умения у меня хватало не более чем на две-три цифры, я то и дело попадал в милицию, к пожарникам, у которых не хватало сообразительности оценить чувство юмора трехлетнего малыша. Не дожидаясь маминых возражений, набираю номер «Скорой помощи», на удивление быстро откликнувшуюся, называю адрес, фамилию и запинаюсь на возрасте больной. Тихонько засмеявшись, мама шепотом подсказывает мне, что она родилась еще в прошлом веке — шестого июня тысячи девятьсот семидесятого года. Вот те на, она же ненамного старше Учителя, а выглядит гораздо взрослее. А с датой рождения, конечно, я дал маху. Чувствуя мое смущенье, она задумчиво произносит, обращаясь ко мне:

— Знаешь, ведь самое главное, когда ты любишь… Хотя то, что тебя любят — это тоже приятно.

— Мамулечка, можешь не сомневаться — я тебя очень и очень люблю. Может, приляжешь, пока врачей нет?

Наплевав на свое святое предназначение и клятву Гиппократа, «Скорая» явилась вовсе не скоро. Первая помощь состояла в том, что звонком своим врачи разбудили задремавшую было маму.

— Эскулапы прибыли, — вспомнил я мамины шутки.

В дверях я с изумлением разглядываю женскую фигурку в белом халате. Если бы не одеяние и очки на носу ее вполне можно принять за девчонку, взявшуюся разыгрывать меня. Мужичок с потрепанным докторским чемоданом и сивушным перегаром, однако, возвращает меня к суровой действительности.

«Девочка» в халате между тем представляется:

— Вы не переживайте, просто я очень молодо выгляжу. А вообще я дипломированный врач и закончила первый медицинский с отличием. У меня опыта работы только на «Скорой» не меньше пяти лет. Кстати, теперь, когда вы ознакомились с моими анкетными данными, могу я пройти к больной? — и она, деликатно вытерев ноги о половичок, проходит в мамину комнату.

Я сторонюсь, пропуская их в квартиру, а вместе с ними и специфические запахи больницы. До бабушки, наконец, дошло, что у мамы не просто грипп, и она, забившись, сидит на кухне и молится перед своей крошечной иконкой, которую всегда носит с собой.

Присев на кровать к маме, юный доктор заводит разговор, как бы между прочим, устанавливает контакт с больной.

— Мы уже не надеялись достучаться, решили, что получили ложный вызов.

— Это Артемка, наверное, твоя вина, я-то прикорнула после валерьянки, а тебе, видать, телевизор помешал.

— У такой молодой мамы такой взрослый сын? — продолжает контачить доктор, возясь со стетоскопом. — Я так поняла, что жалуемся на сердце?

Мама обреченно кивает головой и в комнате повисает тишина, словно бы в ожидании приговора. Мамино давление явно не удовлетворило врача, потому как она укоризненно глянула на меня. Но вот и приговор:

— И давно у вас болит сердце, Надежда Артемовна? — не нравится мне ее тон, и выражение лица не добавляет оптимизма.

— Нет, всего с неделю.

— Тяжелая работа? Стресс?

— Да, доктор… Скорее, стресс…

— Больно изящно сказано — стресс. Какие-то черномазые ублюдки напали на ее — вот и все! — Я не могу иначе говорить об этих тварях, пригвоздивших мою мать к кровати. — Черное отродье.

— Артем, что за выражения? — мама приподнимается на подушке.

— А черные это у нас кто? — «девочка» беспомощно хлопает своими моргалами. — Негры? Их, вроде, в Москве не так много. В Африке, куда больше, — она еще острить пытается.

— Если бы! — меня уже несет. — Это наши замечательные кавказцы, больно загостившиеся в Москве. Да так, что обратно в горы — в среду естественного обитания никак их не выпереть.

— Зачем же ты так, сынок… — Это «эскулап» с «перегаром» вступает в бой. Господи, небось, он тоже примется меня уму-разуму учить. — Вон, у нас доктор тоже из Дагестана. Чем она хуже наших москвичек, которые меньше, чем за сорок тысяч в месяц из дома выходить не хотят?

Насчет москвичек это он, конечно, зря. Не будь мамы, наша дискуссия приняла бы иной оборот. Но у мамы-рефери свое мнение:

— Артем, немедленно извинись. Люди к нам на помощь приехали, а ты…

— Что вы! Я все понимаю, вы только не нервничайте, у вас и так очень высокое давление, — девочка-доктор пряча глаза, обращается к своему коллеге: — подготовьте берлиприл-пять, пожалуйста.

— Доктор, а самое страшное то, что у меня сегодня руки отнялись, я их вообще не чувствовала. А мне столько чертежей нужно сдать до конца месяца. — Мама, сообразив, что извинений от меня не дождется, решает незаметно переключиться на другой «канал», я хоть и понимаю всю несвоевременность своего выступления, но не могу совладать с собой.

— Вы не переживайте, это все последствия шока, через какое-то время при соблюдении правильного режима у вас все должно пройти. Плюс полный покой, — она улыбнулась своей детской улыбкой маме и стала собирать свой чемодан.

Врач с фельдшером спешат покинуть наш негостеприимный дом. И мне не терпится поскорее закрыть за ними дверь.

В последнюю минуту она оглядывается, ее напуганный взгляд, кажется, пытается зафиксировать мое лицо, движения. Она даже не слышит слов, которые я выдавил из себя напоследок: «Спасибо, доктор!»

Неужели весна пришла — первая мысль, которая приходит в голову, с наступлением утра. И ничего, что сегодняшний весенний день мало чем отличается от вчерашнего зимнего, минует парочка недель, а там зазвонят настоящие весенние денечки. Я с удовольствием потянулся в постели. Однако, надо подниматься и топать в школу. Вот так и дотопаем до каникул, а там и четвертая четверть. И все — «прости-прощай» школа, прощайте мои учители-мучители. Кстати, кто из вас сегодня первым поджидает меня, несчастного? Бодрое настроение как ветром сдуло. Первый урок-то английский. Морщась, как от зубной боли вхожу в класс, оцепеневший в ожидании англичанки. Она лучшая подружка исторички, подружки-веселушки, так сказать. А можно и иначе: два сапога — пара. Начало урока ничего худого, вроде бы, не предвещает. Сначала перекличка, потом опрос. Первой поднимают Марину — старосту, ей даже нашествие марсиан не в состоянии помешать ответить. Но когда настал черед Юрки протараторить отрывок из «Приключений Тома Сойера» на языке оригинала, я невольно напрягся. Этот не зубрила, а скорее импровизатор. Но на это как посмотришь, мне лично нравится, что Юра все по-своему воспринимает. А вот историчка как-то съехидничала: знания подменяешь фантазиями. Тем временем англичанка гнусавит, эдак на английский модный нынче манер: