Одрина словно все перевернула в его душе. Заставила его забыть о своих умирающих руках и вспомнить о мечтах… А ведь ему сейчас надо думать лишь о том, как открыть эту золоченую «химицу-бако» и поскорее вернуться в Филадельфию.

Да, конечно, ему уже поздно следовать за звездой, однако Одрина вызвала у него желание именно так и поступить.

В течение последующих трех дней природа как будто затаила дыхание. Небо было пасмурным, и дождь чередовался с мокрым снегом. Глядя на происходящее за окном, Одрина пребывала в ожидании, – ибо теперь, когда кое-что изменилось, следовало ждать и других изменений. Однако за эти три дня так ничего и не произошло.

Большую часть времени все проводили в гостиной, где жарко пылали оба камина. А Джилс сидел все за тем же столиком и делал вид, что занимается шкатулкой. По молчаливому согласию Одрина перестала записывать варианты перемещения панелек, так как его попытки открыть шкатулку уже казались несерьезными. Ведь если бы он открыл ее – пусть даже она оказалась бы пустой, – у них уже не было бы причин здесь оставаться.

И хорошо, что они с Джилсом не поклялись, что совершенно забудут их ночное общение в библиотеке. Конечно, словесная часть этого общения была под конец не очень-то приятной и даже болезненной, но зато те моменты, когда они обходились без слов, доставили массу удовольствия…

Однако чаще всего Одрине вспоминался именно их разговор. Возможно, поэтому и создавалось впечатление затишья перед бурей. Теперь, после того как она увидела кольца Сатурна, узнала, что у Юпитера есть несколько лун, а звезды имеют разные оттенки, Англия стала казаться ей совсем маленькой. А Лондон, куда она так стремилась, находился, в сущности, под самым носом, и ее отец с Ллуэлином, должно быть, уже завершили свое путешествие. Ричард Резерфорд и леди Ирвинг украсили праздничными гирляндами все, что только возможно, а леди Дадли подвесила на шеи своих собак колокольчики. Во всем чувствовалось приближение Рождества со всеми его радостями и очарованием.

Но это также означало, что приближался момент, когда Ллуэлин мог совершить… что-то отвратительное. Мог, например, очернить ее репутацию или каким-то образом сорвать венчание Кариссы с герцогом Уолполом. Возможно даже, что у него получится и то, и другое.

В общем, ситуация была ясна: либо Ллуэлин получает от отца деньги, либо он устраивает скандал. Одрина также понимала, что герцог не потерпит такого оскорбления. Ведь он до того щепетилен, что по его настоянию ей каждый раз приходилось присутствовать во время его встреч с будущей женой.

И еще Одрина знала, что ее послушная и добропорядочная сестра по-настоящему любила герцога. Не было также сомнений и в том, что Карисса обожала и лондонское высшее общество. Ей очень хотелось стать герцогиней, произвести на свет высокородных детишек и вырастить их настоящими аристократами.

Одрина вспомнила, как около месяца назад, перебравшись к ней в постель, сестра стала делиться своим мнением о Уолполе.

– Он никогда не совершает неправильных поступков, – говорила Карисса. – Он просто безупречен, он – замечательный человек.

Одрина же считала герцога чопорным занудой, но тем не менее тогда сказала:

– Я не сомневаюсь, что он станет хорошим и верным мужем. – И она действительно так думала.

– Да, я тоже в этом уверена, – проговорила Карисса. – Подумать только – я стала избранницей герцога! – Она села в постели, и ее каштановые волосы рассыпались по плечам.

Взяв с туалетного столика гребенку, Одрина принялась расчесывать пряди старшей сестры.

– Я очень рада за тебя, – проговорила она. – Но ты тоже замечательная… Герцогу повезло, что ты согласилась выйти за него.

– Пф-ф… Да он мог заполучить любую! Графских дочерей гораздо больше, чем герцогов.

– Да, верно… Но только одна из этих графских дочерей является Кариссой Брэдли. И он должен быть счастлив, что ты выбрала его.

Одрина хотела заплести волосы сестры в косу, но та повернула голову, чтобы взглянуть на нее.

– Да его любая бы выбрала. Им просто нельзя не восхищаться. Разве в нем есть какие-то недостатки?

Тогда Одрина лишь неопределенно взмахнула рукой и перевела разговор на другую тему. Но теперь она могла бы ответить.

Если бы Уолпол обладал чувством юмора, он бы нравился ей гораздо больше. Если бы он хоть раз высказал какую-либо мысль, противоречившую общепринятому мнению, она бы считала его более смелым. А если бы он поцеловал ее, а потом остановился, решив, что она заслуживает лучшего, то тогда бы она…

Ох, тогда бы она просто не знала, что думать.

Три дня назад, в библиотеке, Одрина поначалу почувствовала себя оскорбленной, а потом ей стало немного стыдно из-за того, что она оказалась недостаточно желанной. Но сейчас те чувства уже увяли. И сейчас у нее не было полной уверенности в том, что она все делала правильно, а Джилс – нет.

Жизнь в Касл-Парре – конечно же, из-за их присутствия – походила на какую-то карусель. Виконт с виконтессой беспрестанно сновали между большой гостиной и так называемой «желтой». А леди Ирвинг и Ричарда Резерфорда почему-то очень влекло в пассаж, где стояли мрачные мраморные головы, но при этом они часто возвращались в гостиную, чтобы попить чаю.

Софи же по большей части находилась в библиотеке, как правило – одна. Хотя вряд ли ей так уж нравилось одиночество. И она была явно расположена поделиться своим телескопом, чтобы и другие увидели то, что видела она.

Если бы не страх и тоска от разлуки с сестрой, Одрина вполне могла бы наслаждаться всем происходившим. Ей нравились просторы Йоркшира, эти бескрайние поля и вересковые пустоши. В окна настойчиво стучался ветер, а пламя в каминах казалось еще более жарким при мысли о том, как холодно снаружи. Собаки же бродили по всему замку, стуча когтями по мраморным полам.

В Лондоне Одрина привыкла к постоянной суете, и ей была в новинку эта провинциальная идиллия. Она при случае чесала ту или иную собаку в загривке и смеялась, когда собака отскакивала, чтобы снова присоединиться к своей компании.

На четвертый день, в воскресенье, они хотели побывать на службе в церкви, но внезапно полил ледяной дождь, и все остались дома. Одрина с Джилсом вновь уселись за столик, на котором лежала заветная шкатулка.

Ей хотелось избавиться от непонятного чувства, которое, казалось, затрудняло дыхание. Хотелось, чтобы окружающий мир стал более живым и ярким. И, выкладывая перед собой бумагу и карандаш, она вкрадчиво проговорила:

– Просто, чтобы ты знал, Джилс… Так вот, сегодня я не собираюсь тебя целовать. И я также не позволю, чтобы ты целовал меня.

Его руки, уже взявшиеся за шкатулку, замерли. Теперь Одрина невольно воспринимала эти руки… как нечто предвещающее смертельную болезнь, хотя они казались вполне здоровыми, гибкими и ловкими. Она не могла забыть, что именно эти руки укрывали ее в библиотеке и расстилали для нее шаль. А еще касались ее лица, скользили по телу, ласкали грудь…