Так и мы брели вдоль извилистых дорог. Эти дороги избегают бесплодных земель, скал, песков; они служат нуждам человека и тянутся от родника к роднику. Они ведут крестьян от амбаров к пшеничным полям, принимают поутру на пороге хлевов еще заспанный скот и выводят его к люцерне. Они соединяют деревню с деревней, ибо жители деревень сочетаются браками. И даже если какая-нибудь дорога отваживается пересечь пустыню, то десятки раз она пускается в обход, чтобы отдохнуть в оазисах.

И вот, обманутые извивами дорог, как утешительной ложью, проезжая столько орошенных земель, столько фруктовых садов, столько лугов, мы долго приукрашивали нашу тюрьму. Мы верили во влажность и мягкость планеты.

Но зрение наше заострилось, — и мы сделали жестокое открытие. Благодаря самолету мы узнали прямой путь. Стоит нам подняться над землей, как мы покидаем дороги, отклоняющиеся к водопоям и хлевам или змеящиеся от города к городу. Отныне свободные от милой сердцу зависимости, избавленные от необходимости в родниках, мы берем курс на дальние цели. Тогда только с высоты наших Прямолинейных траекторий открываем мы основу основ планеты — фундамент из скал, песка и соли, на котором, словно мох между камней развалин, иногда отваживается цвести жизнь.

И вот мы превращаемся в физиков, в биологов, наблюдающих в глубине долин прекрасные творения цивилизации, расцветающие, словно парки, когда им благоприятствует климат. Пользуясь иллюминаторами, как научными приборами для наблюдений, мы судим о человеке в масштабах вселенной. Мы по-новому перечитываем свою историю.

2

Немного южнее Рио Галлегос пилот, направляющийся к Магелланову проливу, пролетает над потоком давно застывшей лавы. Ее двадцатиметровая толща давит на равнину. Дальше летчику попадается другой, третий поток, а затем уже на склоне каждого бугра, каждого холма, высотой в двести метров, открывается свой кратер. Здесь нет и в помине гордого Везувия: жерла гаубиц расположены прямо на равнине.

Однако сейчас все успокоилось. Тишина кажется странной в этом не выполняющем своего назначения ландшафте, где, бывало, тысячи вулканов, изрыгая огонь, перекликались гигантскими подземными органами. Ныне же летишь над безмолвной землей в уборе черных ледников.

А дальше — еще более древние вулканы, уже одетые золотым газоном. В жерле вулкана, подобно цветку в старом горшке, растет подчас дерево. При свете меркнущего дня равнина кажется великолепной, как парк с подстриженными лужайками, и только едва-едва вздымается вокруг гигантских жерл. Пробежит заяц, взлетит птица ~ жизнь завладела новой планетой, звезда покрылась добрым тестом земли.

Наконец, перед Пунта-Аренас сглаживаются последние кратеры. Ровная поросль скрадывает изгибы вулканов, придает их очертаниям мягкость. Каждая трещина заделана этим нежным льном. Земля гладкая, склоны отлогие, и забываешь об их происхождении. Трава стирает со склонов холмов мрачные знаки прошлого.

А вот и самый южный город на земле, обязанный своим существованием случайному скоплению грязи между первобытными полями лавы и южными льдами. С какой силой ощущаешь здесь, так близко от черных потоков, чудо существования человека! Удивительное совпадение! Как, почему путник посетил уготованные ему сады, в которых можно жить такой короткий срок — одну геологическую эпоху?

Я приземлился теплым вечером. Пунта-Аренас! Прислоняюсь к ограде водоема и любуюсь девушками. В двух шагах от этих грациозных созданий я еще острее ощущаю тайну человеческого бытия. В мире, где жизнь сходится с жизнью, где на ложе ветра цветы соединяются с цветами, где лебедь познает всех лебедей, — только человеку свойственно одиночество.

Какой преградой между людьми встает духовный мир каждого! Грезы девушки отделяют ее от меня, как к ней приблизиться? Что могу я знать о девушке, которая возвращается домой — неторопливо, потупя взор и сама себе улыбаясь, полная выдумок и восхитительной лжи? Она сумела создать свой мир из помыслов, звуков голоса и. молчаний возлюбленного, и отныне все, за исключением друга, для нее не более как варвары. Эта девушка замкнулась в своей тайне, в своих привычках, в певучих отголосках своей памяти. Я чувствую, что она дальше от меня, чем если бы находилась на другой планете. Вчера только рожденная вулканом, травянистыми лужайками или солеными водами моря, — она уже полубожество.

Пунта-Аренас! Я прислоняюсь к ограде водоема. Старухи приходят сюда набирать воду; движения служанок— это все, что дано мне узнать об их жизненной драме. Прижавшись к стене затылком, плачет в тишине ребенок; лишь этот образ красивого, навеки безутешного ребенка сохранится в моей памяти. Я чужой. Я ничего не знаю. Я не приобщен к их Миру.

Сколь скудны декорации, на фоне которых идет великая игра ненависти, дружбы, счастья людей! Откуда это ощущение вечности у людей, волею случая заброшенных на еще не остывшую лаву и уже стоящих под угрозой наступления песков и снегов? Ведь их цивилизация всего лишь хрупкая позолота: извержение вулкана, новое море, дыхание песков стирают ее.

Кажется, что этот город расположен на настоящей почве, на плодородной толще, напоминающей Бос[2]. Люди забывают, что жизнь здесь, как и повсюду, роскошь и что нигде под ногами человека не существует глубокого слоя земли. Я знаю прудов десяти километрах от Пунта-Аренас, который служит тому доказательством. Окруженный низкорослыми деревьями и маленькими домами, ничтожный, как лужа во дворе фермы, он, по необъяснимой причине, подвержен действию приливов и отливов. В этой мирной обстановке — среди зарослей тростника, резвящихся детей — его медленное дыхание дни и ночи подчиняется иным законам. Под ровной гладью, Абд неподвижным льдом, под дном единственной ветхой лодки проявляется влияние луны. Морские водовороты движут черной массой в его глубинах. Повсюду, вплоть до Магелланова пролива, под тонким слоем травы и цветов, продолжаются удивительные превращения. На пороге города, где человеку кажется, что он дома, что он крепко обосновался у себя, на земле людей, — в стометровой луже бьется пульс моря.

3

Мы живем на странствующей планете. Время от времени благодаря самолету мы узнаем что-либо о ее происхождении. Лужа, связанная с луной, обнаруживает скрытые родственные отношения. Но мне довелось видеть и другие признаки.

На побережье Сахары между Кап-Джуби и Сиснеросом пролетаешь время от времени над возвышенностями в форме усеченного конуса, образующими площадки шириной от нескольких сот шагов до тридцати километров. Высота этих холмов поразительно однообразна — триста метров. Но помимо этого равенства уровней все они одинаково окрашены, состоят из одинаковых пород и отличаются одинаковыми контурами скал. И подобно тому как возвышающиеся над песками колонны древнего храма несут еще на себе развалины обвалившегося свода, так и эти одинаковые столбы свидетельствуют о том, что в прошлом существовало большое плоскогорье, соединявшее их.

В первые годы после открытия линии Касабланка —