возможно… И все же многие годы спустя, в глубокой старости, беседуя с литературоведом Дувакиным, Лиля не опровергла его, а промолчала, когда он сослался на эту молву. Полагают, что, если бы этого не было, она решительно назвала бы молву грязными сплетнями. Именно так и назвал расхожую версию главный блюститель Лилиной чести. Но разве имеет большое значение, спал с ней Агранов или не спал? Что может добавить к ее длиннющему «донжуанскому» списку еще одно имя? Важно другое: именно этот, вполне вероятно, что не любовный, роман она почему-то обходила молчанием, рассказывая о прошлом. Распространяться о нем не считала возможным. И тогда, когда Агранов был на верхах, и тогда, когда оттепель развязала всем языки, и уже не было смысла чего-то бояться. Наверно, имела для этого основания.

На чем же тогда держались эти плотные связи? Зачем он был ей нужен, — об этом гадать не приходится. А ему — зачем ему была она так уж нужна? Что могло их сблизить и что — сблизило? Вокруг нее, во всяком случае, на коротком от нее расстоянии, вились всегда только люди большого таланта — из мира искусств, культуры и прежде всего изящной словесности — в авангардной («революционной») обертке. Как затесался в их круг «милый Яня»? Как стал другом дома — ближайшим из самых близких? О чем могла она говорить с невеждой и палачом, за плечами которого едва набралось четыре класса городского училища? Если не было даже постели, то что же все-таки было? Слишком много накуролесил Яня Агранов (о главных его проделках речь впереди), чтобы все эти вопросы отнести лишь к простому любопытству.

В начале августа 1922 года Лиля наконец-то двинулась в путь. Задержавшись ненадолго в Берлине, 18 августа она отправилась в Лондон. Несколько дней провела с матерью наедине: устав ее ждать, Эльза вернулась в Париж, но, получив известие о приезде Лили, поспешила на встречу с ней. Только теперь Лиля узнала о переменах в семейной жизни сестры. О том, как встретились Лиля и Елена Юльевна, ничего не известно. И Лиля, и Эльза в своих мемуарных записках обходят этот вопрос стороной. Потому скорее всего, что трещина склеивалась с трудом, напряжение не проходило. Что могло изменить позицию матери? Образ жизни дочери, полностью ей чуждый, не только не стал иным, но лишь приобрел эпатирующую публичность. Имени Маяковского Елена Юльевна по-прежнему не могла слышать, но и прессой, и молвой Лиля была с ним связана неразрывно, — мать принимала эту реальность, однако смириться с ней не могла. Разведенная Эльза тоже не оправдала надежд — ни у одной из дочерей нормальной семьи не сложилось.

Маяковский и Осип оставались в Москве, проводя почти все время на даче. По соседству жила молодая красавица Тамара Каширина, студентка театральной школы и начинающая актриса, работавшая с Мейерхольдом. Вскоре в нее влюбится Исаак Бабель, и она родит ему сына. Еще позже она станет женой другого писателя — Всеволода Иванова — и останется навсегда верной счастливому их союзу.

Тамара Владимировна Иванова (тогда еще просто Каширина) познакомилась с Лилей перед тем, как та отбыла за границу. Отбыла, наказав Тамаре «следить» За Маяковским. Следила, правда, не столько она за ним, сколько он за ней. Ухаживал настойчиво, но не навязчиво. Катал на лодке по пруду, брал с собою в театр. Такого флирта Лиля никогда не боялась. Считала его нормальным и даже желанным. Тамара и Лиля станут друзьями, и дружбу эту долгие и долгие годы ничто омрачить не сможет.

Перед тем как отправиться в Лондон, Лиля сумела достать немецкую визу для Маяковского и для Осипа. Немецкую — ибо с получением выездной советской проблем, видимо, не было: для друзей дома оказать такую услугу не представляло никакого труда. Самым ходким мотивом для едущих за границу было в те годы лечение. Все знали, что с медициной в советской России дела обстоят неважно, и те, кто был у властей на хорошем счету, отправлялись лечиться за границу. Чаще за государственный счет, иногда и за свой. Просьба о визе для лечения почти всегда удовлетворялась — особенно немцами.

По легенде Маяковский и Брик выезжали на лечение в Баварию, в курортный городок Бад-Киссинген. Это не помешало Маяковскому перед отъездом публично заявить на своем вечере в Большом зале Московской консерватории: «Я уезжаю в Европу, как хозяин, посмотреть и проверить западное искусство». И еще: «Я еду удивлять». Не очень-то похоже на больного, нуждающегося в немецких водах… Тем более на человека, которому положено скрывать истинные цели своей поездки.

Ни в какой Киссинген они, разумеется, не поехали. С остановкой в Петрограде, потом в Таллине, они пароходом добрались до Германии и встретились с Лилей в берлинском «Курфюрстенотеле», который стал с тех пор постоянной их резиденцией при наездах в германскую столицу. Лиля была не одна — к ней приехала Эльза. После четырехлетней разлуки все четверо наконец-то «воссоединились» на нейтральной территории.

Радость встречи омрачали годы, их разделившие, с неизбежностью повлиявшие на характер каждого из них. «С Володей мы не поладили с самого начала, — вспоминала впоследствии Эльза, — чуждались друг друга, не разговаривали». Эльзу будто бы раздражала его страсть к карточной игре. Но причиной было что-то другое, чему вряд ли легко подобрать точное объяснение. Лиля хорошо понимала чувства сестры и реакцию Маяковского — оттого и мирила их скорее для вида: она совсем не боялась того, что Эльза вдруг «уведет» Маяковского за собой. Былое прошло — с обеих сторон, — и возврата к нему быть уже не могло.

Все дни проводили в гостинице и в одном из любимых тогда русской эмиграцией «Романишес кафе». Обедали и ужинали в самом дорогом ресторане «Хорхер» — в деньгах, стало быть, они не нуждались и жили на широкую ногу. Лилю раздражало, что Маяковский, найдя случайного партнера, целые часы проводил в гостиничном номере за игрой. И все равно у него оставалось время для встреч с «русским Берлином».

В Берлине собралась тогда очень большая часть русской культурной элиты, причем вовсе не только противники большевиков и «великого Октября». С Есениным и Айседорой «зверики» и «лисики» разминулись — те уже отбыли за океан, да и вряд ли этим компаниям, чуждым друг другу, захотелось бы встретиться. Но приехал Роман Якобсон. Виктор Шкловский, бежавший минувшей весной из России по льду Финского залива, тоже обосновался в Берлине и встречался с Бриками почти каждый день.

Осип тешил друзей кровавыми байками из жизни Чека, утверждая, что был лично свидетелем тому,