Газета «Старый Нарвский листок», экстренный выпуск.

После долгих и тщательных розысков криминальной полиции с большим трудом удалось наконец пролить свет на кошмарное убийство молодой девушки, найденной 6 июня в одной из каменоломных ям на Плитоломке. Убитой оказалась 20-летняя девушка Альма Карафин, племянница Иоганны Карафин, проживающей на площади Rаhvаvаli № 3 в Нарве.

…Подозрение в убийстве, конечно, сразу же пало на Эмилию Родберг, но при допросе она заявила, что следы крови в сарае и наличие окровавленного топора объясняются тем, что она недавно зарезала здесь петуха. После долгих препирательств, под перекрестный допрос чинов криминальной полиции, Эмилия Родберг, видя бесполезность дальнейшего упорства, созналась в убийстве Альмы Карафин. Зверь – убийца Эмилия Родберг, дочь простых родителей, родилась 24 июля 1909 г. Ей всего лишь 15 лет, скоро будет 16. Она маленького роста, брюнетка, для своего возраста немного полная и не лишена миловидности. Глаза бесцветные, даже как будто мутные, говорит развязно, фамильярничает, вспоминает, как она впервые отдалась мужчине, когда ей было 13 лет: «Я не хотела, а он взял меня насильно!» Эта фраза звучит как радость и даже гордость. Ни капли сожаления за утраченную в столь раннем возрасте девичью честь. Но вот Эмилия Родберг весело, без намека на раскаяние начинает свое жуткое повествование о совершенном ею при ужасных обстоятельствах убийстве.

«С покойной Альмой я была знакома три года, мы были самыми хорошими закадычными подругами. Вместе гуляли, веселились, проводили время в кругу «кавалеров», на танцульках, одним словом, жили душа в душу… В роковой день Альма принесла ко мне украденные ею у Кербаума вещи и попросила их спрятать, опасаясь, что Кербаум все-таки заявит полиции и у нее будет произведен обыск. Я согласилась спрятать вещи, но попросила взамен отдать мне синее платье в горох. Альма только рассмеялась и сказала, что ничего она мне не даст, а если я не спрячу вещи, между нами все кончено и мы больше не подруги. Мне пришлось уступить. Вечером мы отправились на танцы в городской пожарный сад. Альма надела платье провы Кербаум, мне же пришлось, за неимением хорошего, надеть старое ситцевое платьице, и вот тут-то загорелась в моем сердце ненависть к подруге.

Я решила во что бы то ни стало и какими угодно средствами отнять у нее платье. Эта мысль весь вечер не давала мне покою. Около 2 часов ночи, возвращаясь домой, Альма решила переночевать в нашем доме, но двери оказались закрытыми. Я побоялась стуком разбудить отца, и нам пришлось устроиться на ночлег в сарае. Неотвязная мысль о платье подруги, – спокойно продолжает свой страшный рассказ Эмилия Родберг, – не давала мне покою, и уже в 4 часа утра я проснулась и больше не могла заснуть. Снеся завтрак отцу, работавшему в это время у рыбака Поликарпова, около 7 часов утра я вернулась домой, зашла в квартиру, где в это время работала бабушка, и решила, что сейчас самый подходящий момент разделаться навсегда с Альмой Карафин. Подруга продолжала безмятежно спать в сарае, и я, схватив лежавший поблизости топор, нанесла острием его первый удар в левый висок. Альма не проснулась, а лишь застонала и движением руки прикрыла раненое место. Первый удар меня не смутил, пришлось лишь обтереть брызги крови с лица. Второй удар пришелся почти в это же самое место, раздробил кисть руки, раскроил лицо, отчего вытек левый глаз. После этого удара Альма в предсмертных судорогах перевернулась на живот, и я стала наносить удары топором по затылку, а когда раздался предсмертный хрип, перевернула тело подруги снова на спину и несколько раз ударила по лбу и горлу. Когда же я убедилась в смерти Альмы, то покрыла труп мешками и, тщательно вымыв свои окровавленные лицо и руки в стоявшей на дворе бочке с водой и переодевшись в другое платье, отправилась гулять в город. За время моего отсутствия из дома бабушка направилась в сарай проверить имевшиеся там куриные яйца и, случайно приподняв мешок, увидела руку убитой. Насмерть перепугавшаяся старуха побежала к себе в комнату и, дождавшись, когда я после нескольких часов безрассудного шатания по городу вернусь домой, рассказала мне, убийце, о страшной находке. Я, в свою очередь, сообщила бабке, что Альму убил какой-то неизвестный молодой господин, одетый в черный костюм, и что теперь необходимо труп куда-нибудь спрятать, иначе нас заподозрят в совершении убийства. Я поняла, что бабушка мне не поверила, но труп спрятать она согласилась. В эту же ночь, зашив труп Альмы Карафин в мешки и положив его на маленькую лестницу, заменившую нам носилки, мы понесли убитую к расположенной в двухстах шагах от дома и наполненной водой каменоломне и бросили туда труп, оттолкнув его от берега шестом. Возвратившись никем не замеченные благополучно домой, я и бабушка принялись очищать сарай от следов крови, забросали пол мусором и немного соскребли со стен кровавые пятна».

Эмилия Родберг представляет из себя замечательный психологический тип. Несмотря на молодость, она на редкость хладнокровна, чужда каким бы то ни было волнениям, о себе говорит много и обстоятельно и с гордостью напоминает: «У меня отец вспыльчивый, и я в него пошла!» Убитую, бывшую ее лучшей подругой, Эмилии вовсе не жалко.

– Дура я, не догадалась, что платье от крови испортится, надо было мне ее не рубить, а придушить.

Так совершилось ужасное преступление малолетней убийцы Эмилии Родберг, которой в скором времени вместе со своей соучастницей, бабушкой Розалией Родберг, предстоит явиться перед судом справедливости».

– Ну как? – спросил Осип Григорьевич супругу.

Она отложила газету:

– Да, это не Чехов… И даже не Влас Дорошевич… Больше не пиши, Ося!

Михельсон разлил чай по чашкам и придвинул к Тараканову вазочку, доверху наполненную вишневым вареньем:

– Угощайтесь, коллега.

– Благодарствую, херра Михельсон.

– Послушайте, – сыскной чиновник перешел на русский, – давайте по старинке, по имени-отчеству друг к другу обращаться? Я большую часть жизни в Петербургской губернии прожил[18], и хоть немец на все сто процентов, а все-таки больше русский, чем эстонец. Хм. Во я сказанул!

– Я согласен.

– Еще бы вы не были согласны. Тяжело язык дается?

– Я кроме русского еще три языка знаю: немецкий, польский и эстонский. Первые два легко выучил, и говорю на них свободно, а с эстонским беда – текст разбираю отлично и пишу без ошибок, а вот с произношением… Никак не даются мне местные звуки!

– Я это заметил. Ну ничего, выучитесь со временем. У меня супруга, покойница, была рязанской уроженкой, а после пяти лет здешней жизни так язык выучила, что лучше некоторых эстов разговаривала. Она у меня даже в любительских спектаклях участвовала на местном наречии. Царствие ей небесное, – чиновник вздохнул. – Ну, коль мы про театр вспомнили, давайте про дело поговорим. Не зря же я вас к себе в гости позвал? Значит, вы считаете, что в театр идти не надо?