Он внимательно следил за Рыжухой. Она изредка оборачивалась в сторону леса, даже пару раз взглянула на Горбуна. Горбун на всякий случай улыбнулся, мол, привет, вот он я, письмо тебе принес. Напрасно. Ничего не видит, так уж увлечена рисованием. И как же ловко у нее получается! Несколько штрихов – и вот уже старая мельница будто ожила. Вот поляна лесная, вот и деревья. Горбун ничего подобного в своей жизни не видел. Чудо, да и только. Засмотрелся и забыл, зачем пришел. Письмо так и осталось лежать в старой потертой сумке.

Солнце уже пряталось за гору, когда последний штрих перенес красоту гор на стену разрушенной мельницы. Рыжуха заторопилась, – как же быстро летит время! Бабуля, наверное, заждалась, волнуется. Горбун так и остался сидеть неподвижно, словно прирос к камню: так все было необычно. Сидел бы и смотрел, как она рисует.

С того самого дня закружила Рыжуху весна, стала она страстью своей одержима. Забыла и про солдатика, и про посевную пору, забросила все домашние дела и только рисовала. Рисовала всюду и везде, где только получалось. На стенах старых, заброшенных, на огромных речных камнях, на скалах, высеченных ветром. Горбун ходил за ней как верный пес. Доставал черные угольки, разноцветные мелки, альбомы, акварельные краски, карандаши. Рыжуха неохотно рисовала в доме – все больше любила бродяжничать по окрестностям. Порой уходила на целый день и возвращалась только в сумерках. Старушка поначалу все ворчала, бранилась, потом поняла, что бестолку. Ох, и упрямая же у нее внученька! А тут еще такое дело выгорело – стал Горбун мастерить красивое обрамление для картин. Потом сам же отвез несколько картин в город на продажу. Когда бабуля увидела деньжата, хоть и небольшие, а все ж обрадовалась. Вместо обычных двух рюмок, выпила аж четыре. Как же хорошо, что внучкин талант заприметили. Как же хорошо!

Нравилось Горбуну быть полезным. Все, что ни делал, – в радость. Такие рамочки выпиливал, что и сам удивлялся. Откуда у него, неприметного, дар обнаружился? Он верил, что все, что с ним происходит не случайно. Какая-то невидимая цепочка событий выстраивалась, как если бы кем-то писалась сага гор. Он и сам не заметил, как стал предприимчивее, смелее. По-прежнему оставался молчаливым, но мысли, как пчелиный рой, жужжали в его голове.

Однажды, взяв с собой несколько картин, он остановился недалеко от храма Сурб Ованеса Мкртыча (св. Иоанна Крестителя). Ганзасар, что переводится как гора сокровищ, привлекала внимание туристов не только своей райской природой, но и монастырем 13 века на самой ее вершине. Согласно преданию, в усыпальнице храма была захоронена голова Иоанна Крестителя. Сей потрясающий факт побуждал многих приобрести какой-нибудь сувенир на память.

Один из туристов внимательно рассматривал картины, потом обратился к сопровождающему гиду. – «Ему хотелось бы купить эти картины». – «Все?». – «Да, все. А кто художник? Девочка из соседнего села? Нельзя ли увидеть остальные работы?». – «Он спрашивает не из любопытства. Он представляет благотворительный фонд помощи одаренным детям».

Горбун был не готов к такому повороту событий – не сразу понял, чего же от него хотят. Он и так был неохоч до всяких разговоров. А тут еще появился страх перед этим иностранцем. Что ему надо?

Он что-то промямлил невпопад. – «Как найти дом?». – «В соседней деревне, возле старой мельницы. Живет со своей бабкой».

Весь обратный путь Горбун прошагал так, будто гнались за ним черт с лешим. Он очень торопился, боялся, что его обойдут, опередят.

В доме над обрывом все было как обычно: старуха возилась в огороде, внучка жарила к обеду цыпленка. Он чуть не сбил старушку с ног. Она, преграждая ему путь, посмотрела в сторону калитки: «Кто это там за ним гонится?».

– Ты что такой взмыленный? Обидел кто? Сядь, поостынь маленько. Сейчас скажу внучке, чтобы воды холодной принесла.

Рыжуха принесла большую кружку родниковой воды. Он выпил все до последней капельки, потом вытащил несколько помятых денежных купюр и положил их на стол. Вот, выручка за картины.

– Что ж, все картины продал?

Старуха на радостях потянулась к бутылке. Вот и ладненько. За это грех не выпить. Она налила ему рюмку до краев, пододвинула поближе.

– Внученька, неси цыпленка, совсем уж проголодались. А ты, сынок, не молчи, расскажи-ка, кто все картины купил?

Горбун стал нехотя рассказывать, не привирая и ничего не утаивая. А так как говорил сбивчиво, нервно, старуха все время перебивала.

– Что, говоришь, этот господин пообещал? Приехать? Да, дело серьезное. Ну, так надо позвать кого-нибудь из наших. Как думаешь, кого? Кого-нибудь из начальства? Откуда мне знать, что за человек? Может, прощелыга какой.

Горбун молчал. «Начальство не придет, больно заносчиво. Ничего, ничего», – не унималась старуха. Что-нибудь, да и придумает.

Рыжуха казалась безразличной. Нет ей никакого дела до этого господина. Ей вольная жизнь дороже всего на свете! Старуха заулыбалась: «Все верно, внученька, княжеские гены не дадут себе прогнуться. Нечего бегать невесть за кем». Улыбнулся и Горбун. Ушла тревога, отпустил страх.

На следующий день странная новость облетела все село: «Какой-то богатый иностранец уж больно интересовался Рыжухой. Мать звонаря врать не станет, клялась на золотом крестике. Горбуна видели в момент получения денежных купюр. Вот ведь хитер! Кто бы мог подумать?!».

Ни свет, ни заря, как только прокричали первые петухи, весточка, пришедшая с горы сокровищ, быстро обросла новыми деталями и очень скоро была доведена до нужной кондиции. Слово из священного писания старательно просклоняли по всем падежам. К обеду, когда все мыслимые и немыслимые фантазии были озвучены, к дому возле старой мельницы подкатила свита царская. Эту фантазию чуть позже озвучила сама хозяйка дома. Иностранец, ни дать, ни взять, – ну, сущий клон русского царя. И пьет по-русски, и закусывает. Старушка с вечера все хлопотала. Чего только ни наготовила! Кур зажарила, голубцов штук сто завернула. Местное начальство в доме на краю обрыва представляли известная сваха и пастух.

Посмотрел гость рисунки и пообещал для Рыжухи обучение в заморских краях. Сказал, что девочка талантлива, богом отмечена. Старуха чуть рассудка не лишилась от таких слов и сразу же дала свое согласие.

Рыжуха в момент сговора была далеко и не могла ничего знать. Она увлеченно писалапортрет Горбуна. Тот сидел – ни живой, ни мертвый. У него даже фотографии приличной не было, а тут портрет… Это событие он посчитал также не случайным, а продолжением той красивой саги, что писалась в горах. Свой портрет он подарит, конечно же, Рыжухе. А кому же еще? Не оставлять же у себя. Засмеют или, того хуже, поколотят.

В воскресенье в горах пронесся ветер и чуть-чуть заморосило. Ничего примечательного не произошло, если не считать того, что ранним утром Горбун был запримечен в отчаянном состоянии. На него было больно смотреть. Он бежал за какой-то машиной не останавливаясь. Машину уж было не видать, а он, бедненький, все бежал и бежал…

Когда же наступила осень, и все вокруг стало слегка рыжим, приехал на побывку солдат. Всего-то на несколько дней. Цвет осени напомнил ему о смеющихся веснушках, будто эхо что-то прошептало шелестом опавшей листвы.