Матросы с помощью старой команды поставили парус и пошли догонять успевший уйти далеко вперед «Ве-нус». Погода постепенно испортилась, и перегруженное бочками с деревянным маслом судно едва всходило на волну. Но всему плохому когда-то приходит конец, стих и ветер. Вскоре на медленно качающейся требаке все спали, кроме молодого командира и стоявшего на руле матроса-итальянца. Не тратя время понапрасну, Володя тут же на ходу учился у рулевого итальянскому языку. Немного позади от первой требаки тащилась требака гардемарина Баскакова, который сейчас был важен и горд не меньше, чем командующий флотом. За ней еще две. За неимением офицеров этими требаками командовали матросы. Концевую вел Егор Трофимов.

– Обед! Обед! – высовываясь из люка, кричал кок-итальянец. – Любимое блюдо нашего короля!

«Королевское блюдо» было, увы, не слишком изысканным: бобы на лампадном масле, приправленные горьким уксусом, сухари и сладкие рожки. Единственно, что радовало, – это хорошее вино. Жуя прогорклые бобы, Владимир обдумывал, как ему плыть далее, не имея карт, а ориентируясь лишь по береговой черте и компасу. Пока, впрочем, все получалось не так уж плохо. Баскаков тоже не отставал, и маленькая флотилия мичмана Броневского медленно, но все же продвигалась вперед.

Ветер был хоть и слабый, однако попутный. Усевшись на опрокинутую бочку из-под масла, Володя вел длинный разговор с лоцманом Спиридаро об особенностях плавания в здешних водах, когда внезапно у собеседников за спиной со зловещим посвистом пролетело ядро. Лишь затем донесся раскатистый пушечный выстрел. В одно мгновение лоцман оказался распластанным на палубе, а мичман, вскочив, схватил подзорную трубу. В это время над головой пронеслось еще одно ядро. Но кто стрелял, понять было невозможно. Море оставалось совершенно пустынным. Итальянцы, попадав на палубу, явно не собирались ничего предпринимать для своего спасения. Рассчитывать Броневский мог лишь на себя и бывших с ним шестерых матросов. Те уже заряжали ружья и два фальконета.

– Бона! Бона! Вражина! – кричали мичману. – Мал клоп, да вонюч!

Броневский глянул по направлению, куда ему показывали. Из-за прибрежной каменной гряды показалась небольшая лодка с косыми парусами. Флаг ее за парусами не был виден. Капитан лодки настроен, видимо, был решительно и выруливал навстречу каравану требак. Броневский почесал затылок, надо было что-то предпринимать, и как можно быстрее.

– Стрельбу отменить! – велел он матросам. – Драк на наш век еще хватит, пока же нам надо в целости при везти адмиралу захваченные призы!

Над головной требакой он велел поднять австрийский флаг, а лоцмана Спиридаро послал шлюпкой к лодке, чтобы заверить тамошнего капитана: перед ним мирные торговые суда, идущие из Триеста в Рагузу. Спиридаро отправился в путь без особого энтузиазма, а пройдя всего половину пути до лодки, стал разворачиваться обратно.

– Что там происходит? – заволновался Броневский, силясь разглядеть то, что обнаружил лоцман.

Внезапно порыв ветра донес до него обрывок фразы: «Наши! Наши!»

Почти одновременно над лодкой развернуло родное сине-белое полотнище.

– И впрямь, кажись, наши! – осенил себя знамением мичман. – Вот злодеи, напугали так напугали!

На лодке оказалась бокезская команда, которая с явным сожалением узнала, что столь богатые призы уже захвачены до них. Капитан корсара, с ног до головы увешанный оружием, поднялся на борт требаки. Он чинно раскланялся и поцеловал руку русскому офицеру. Остальные касались руками его мундира и кланялись. После этого капитан принес тысячу извинений за ошибку, так как, не видя флага, посчитал, что суда идут из Кур-цало, а потому они неприятельские.

– Какие могут быть извинения! – пожал плечами Броневский. – На войне, как на войне!

Затем капитан корсара сообщил, что неподалеку бродят и французские корсары. Оба начальника выпили по стакану вина и расстались. При этом бокезец взялся сопроводить караван до Рагузы.

Еще день плавания, и снова караван попал в полосу противного ветра. Решив не рисковать, Броневский завел свой флот в бухточку. На берегу удалось подстрелить двух коз и барана, кроме этого, нарвали каштанов, которые матросы нашли похожими на горох, так что пир получился на славу. Ветер переменился. Вскоре открылась и Рагуза. Корсар приблизился к корме, отсалютовал из всех пушек и ружей, а затем ушел на свой пост. Караван же требак начал медленно втягиваться в рагузскую гавань. Прибывших встречал сам градоначальник. Перво-наперво он пригласил российского мичмана выпить с ним кофе в местной кофейне. К немалому удивлению Броневского, испив по чашке кофе и выкурив по трубке табаку, каждый из присутствующих расплатился сам за себя, причем, когда хозяин кофейни узнал, что молодой человек в мундире является русским офицером, он взял с него вдвое. Когда вернувшийся к себе на требаку Владимир рассказал о рагузском гостеприимстве лоцману, Спиридаро от души посмеялся:

– У рагузцев воды морской не выпросишь в море, а ты думал, они тебя кофе угощать станут! Здесь каждый грызет свой кусок в своем углу! Это же не мы, славяне, это венецианцы!

– Что ж, – пожал плечами мичман. – Теперь буду знать!

На следующий день, пользуясь попутным северным ветром, Броневский вывел свой караван в море и через пару дней уже был в Кастель-Ново, где сдал суда под роспись в Призовую комиссию.

– Камень с шеи сбросил! – обрадованно сообщил он Спиридаро.

– Куда теперь? – поинтересовался старый лоцман. – Отдыхать?

– Как получится! Своих буду ждать, а там, наверно, опять в море! – Это каких же «своих»? – «Венус»!

Мичман сошел на берег с настроением Колумба, открывшего Новый Свет. Еще бы, за его плечами было самостоятельное командование пусть на самом маленьком, но все же судне. Теперь он уже настоящий моряк, знающий, почем фунт лиха!

Большая европейская политика в те дни совершала новый головокружительный поворот. Померившись силой на полях войны, Париж и Петербург определили себе новую арену непрекращающегося соперничества. Этой ареной предстояло стать Адриатике. Из вспомогательной силы сенявинская эскадра в надвигающемся противоборстве внезапно становилась силой решающей. Именно Сенявину, по замыслу императора Александра, предстояло избавить общественность от аустерлицкого синдрома. Ныне России, как никогда ранее, нужны были победы. Их ждали в Петербурге от Сенявина. Для французского императора контроль над Адриатикой, помимо всех выгод, был еще и делом чести. О владении здешними берегами Наполеон мечтал еще в Египетском походе, для этого захватывал Ионические острова и Корфу. Тогда его затея провалилась – Ушаков отнял все завоеванное и вышвырнул французов прочь. Теперь же, когда под пятой Парижа была уже половина Европы, вопрос захвата Балкан снова стал для Наполеона на повестку дня. Для этого он, казалось, предусмотрел все. Заключил договор с турками, гарантировавший поддержку султана. Поверженная Австрия уже клятвенно уступила все свои земли по западному побережью Балкан, включая Триест. Со строптивой Черногорией Наполеон предполагал покончить внезапным нападением или подкупом. На всем Адриатическом побережье оставалось теперь лишь два стратегически важных пункта, судьба которых еще не была решена: старый славянский Дубровник, именуемый австрийцами на свой лад Рагу-зой, и Бокко-ди-Катторо.