7. А новому королю Карлу VIII исполнилось в то время тринадцать лет. Он был слаб телом, некрасив, с большой головой, забитой рыцарскими романами. Воспитывался он в замке Амбуаз, вдалеке от отца, любимым ребенком которого была дочь Анна, вышедшая замуж за Пьера де Божё. И на супругов Божё Людовик XI возложил регентство. Это вызвало ропот, еще более усилившийся, когда Анна под давлением общественного мнения попыталась «зачистить» советников покойного короля. Тогда и сам Коммин познал тюремное заключение. Вновь создалась Лига общественного блага, но на этот раз народ прозвал эту войну знати «безумной войной», что явилось знаком времени. Народ больше, чем когда-либо прежде, устал от феодалов и склонялся на сторону короны. Людовик Орлеанский и герцог Бретани Франциск II руководили этим заговором. Анна де Божё одержала над мятежниками две победы: одну – военную, а другую – политическую. В 1484 г. она созвала Генеральные штаты, чтобы доказать, что народ находится на ее стороне. Штаты ее поддержали, но потребовали свобод, предоставленных во времена Карла VII, потому что во все времена прошлое представляется «золотым веком». Эти штаты привезли наказы, и на них прозвучала поистине революционная речь депутата Филиппа Пота, сеньора де ла Роша из Бургундии: «Государство – это творение народа… Суверенный народ создает королей своим одобрением… Они являются королями не для того, чтобы получать доход с народа и обогащаться за его счет, а для того, чтобы, забывая о своих личных интересах, обогащать свой народ и делать его счастливым. И если они поступают иногда по-иному, то они становятся тиранами…» Штаты потребовали, чтобы их созывали каждые два года. Но на следующий день они обнаружили, что ковры сняты со стен, а мебель вынесена. Суверенный народ подчинился.

8. Со смертью Франциска II, герцога Бретани, возникла неотложная проблема. Наследницей была Анна, его дочь. Тот, кто женился бы на ней, получил бы Бретань. Среди претендентов был Максимилиан Австрийский, вдовец после смерти Марии Бургундской. Через свою дочь Маргариту он уже был правителем Фландрии, а если бы он получил еще и Бретань, то полностью окружил бы Францию. Анна де Божё действовала быстро и предложила герцогине в мужья своего брата, подкрепив брачное предложение сорокатысячной армией. Перед такой формой ухаживания трудно устоять. Анна попробовала возразить, что король Франции помолвлен с Маргаритой Австрийской, но Божё ответили, что эта детская помолвка уже давно расторгнута. Герцогиня смирилась и, несмотря на безобразную внешность мужа, вскоре полюбила его. Тоже некрасивая, худая, хромоногая, но «хитрая Бретонка», она была хорошо образованна и покровительствовала искусствам. Она проживала в Амбуазе, окруженная бретонцами, и ее родная страна осталась ей верна. Еще долгое время Бретань будет заявлять, что она соглашается на суверенитет французских королей только как наследников «доброй герцогини». После заключения этого брака цели де Божё были достигнуты, и Анна отошла от дел. Она оставила своего брата повелителем прекрасного королевства, в котором ему уже некого было бояться.

1. Нет ничего более ошибочного, чем представлять себе, что западное общество скачкообразно перешло от одной социальной формации, названной Средневековьем, к другой, получившей название Возрождение. Эти названия стали употребляться гораздо позднее и исключительно из соображений удобства изложения материала. История создается личностями и событиями, а не целыми периодами. Верно только то, что в XIV–XV вв. цивилизация, чувственная и рационалистическая в одно и то же время, начала медленно завладевать христианским миром и что постепенно черты феодализма утратили во Франции свою значимость. Мы уже видели, что Карл VII и Людовик XI обзавелись регулярными армиями; мы также отметили, что возросшая значимость пехоты привела к ослаблению политической силы феодальной кавалерии. Социальные установления следуют за новшествами с большим отрывом во времени, но в конце концов они всегда начинают нарушать ровный ход времени: внутриполитическая власть французского короля от войны к войне только возрастает. Король стал не только защитником, но и хозяином страны. Лучники останавливали кавалерию, пушки пробивали бреши в донжонах. Отсюда следует, что феодал был обречен. Основательно укрепившись на личном, национальном и религиозном фундаментах, сын Франции, помазанник Божий, чудотворец и главнокомандующий, король доминировал над всеми остальными силами, что проявлялось в самых различных формах: духовный авторитет Людовика Святого, просвещенный деспотизм Карла V и Карла VII, коварная демагогия Людовика XI. Но верховенство королевской власти уже почти не ставилось под сомнение. Ни мир феодалов, ни Генеральные штаты не возражали против ее усиления. Спокойно и уверенно французская монархия продвигалась к абсолютизму. Однако это не пугало французов: они чувствовали себя хорошо защищенными. «Наш король, – говорит Коммин, – является господином мира, у которого меньше всего причин произносить такую фразу: „У меня есть привилегия возлагать на подданного то, что мне угодно“, – ибо ни он и ни кто другой не имеет такой привилегии, и те, которые это говорят, чтобы заставить еще больше уважать короля, не воздают ему никаких почестей; наоборот, они заставляют тех соседей, которые ни за что на свете не хотели бы быть под властью короля, ненавидеть его и бояться…» Ни сам король и ни кто другой не имеет такой привилегии… Вот фраза, несущая главную мысль. Таким образом, для Коммина король ограничивал себя правилами и признавал границы своей власти, которыми были обычаи страны. У Людовика XI и Карла VIII были совсем иные представления о природе их власти, чем представления, бытовавшие в XVII в.

2. Все три сословия королевства жили своей обособленной жизнью. Дворянство охраняло свои привилегии. Освобождение от налогов – решение, вынесенное самими же пэрами, – создавало для них ни с чем не сравнимые социальные условия. Но за время Столетней войны дворянство показало себя непригодным к военной и политической роли. Пропитанное идеями рыцарства, оно не было реалистичным; и хуже того, оно считало для себя просто оскорблением быть реалистичным. Дворянство, со своим ребяческим тщеславием, по-детски занятое турнирами, пирами и военными тренировками, одержимое облегчением собственного положения, проявляло мало патриотических чувств. Оно бурно выражало свои страсти, и примером тому могут служить факты мести бургундского двора. Дворян не удерживали никакие религиозные чувства. Историки (такие как Фруассар или Монстреле) воздают рыцарским идеям словесную похвалу, ибо кто же еще защитит сироту и вдову? Куртуазная любовь превратилась в ритуал. Во время турнира рыцарь называет свою даму, носит ее цвета, ее платок, а иногда даже и ее рубашку, которую возвращает ей испачканной своей кровью, но во всем этом нет подлинных чувств. Еще оставались отдельные подлинные рыцари, как, например, отец Баярд, который учил своих сыновей кодексу чести: «Служите Богу. Будьте добры и вежливы с любым дворянином. Будьте скромны и услужливы с каждым человеком. Не будьте ни льстецами, ни доносчиками. Будьте честны в словах и в делах…» Но только потому так громогласно воспевают Баярда, что он был исключительным человеком. И сам Баярд тоже любил ломать копья на многочисленных турнирах. Но уже приближаются те времена, когда реалистически думающие солдаты скажут: «Копья существуют не для того, чтобы их ломать, а солдаты существуют не для турниров; держи оружие в порядке и убивай врага». Это и герой, и солдат.