глазах, точно в болоте, не имея ни единого шанса на спасение. Ни одной крохотной зацепки, чтобы схватиться и выбраться из затягивающей на дно трясины. Пытался сопротивляться, пытался не показывать собственной слабости. Куда там? Ни черта не выходило. Я был обречён сразу. В тот момент, когда её на земле сидящую увидел. Хрупкую внешне и со стальным стержнем внутри. Я мл* представить не мог, что она пережила. Как она это пережила. Там, в парке, вытаскивая из неё правду, осознал одну простую вещь — в лепёшку расшибусь, сдохну, но Полину в обиду не дам. Не дам ей больше пережить этот кошмар. Убью ублюдка, который посмел руки протянуть к подростку. Сяду, но убью. За неё убью. Только бы счастье в зелёных глазах увидеть вместо ужаса. Вторая вещь, которую осознал, стоя в коридоре съёмной квартиры — я презираю мать Полины. Ненависть не то чувство, которым можно описать то, что бушевало в моей груди. Светлана была настолько мне омерзительна, что даже смотреть в её сторону было неприятно. Будто в дерьмо ступил и стереть пытаешься. Поразительно, что у такой эгоистичной твари такая дочь. Мягкая, добрая, тихая, но готовая броситься на защиту другого. Дважды она осаждала отца. Парой слов. Бесстрашно, смело и отчаянно.

Стоял в коридоре и уйти не мог. Ждал, когда девчонка выйдет. Почему-то хотел убедиться, что с ней всё в порядке. Что больше не плачет. Она не плакала. До ночи. Стоило только закрыться двери в её комнату, я услышал за стенкой громкий всхлип. С кровати подорвался и к стене ухом прижался, проверяя, не померещилось ли мне. Не показалось. Девчонка рыдала всю ночь. Горько. Так горько, что я кривился от боли, сидя возле стены и затылок вжимая в преграду, отгораживающей её от меня. Я не мог понять своих чувств. Не мог понять, какого чёрта сижу на полу и вслушиваюсь в каждый звук за стеной. Какого чёрта облегчённо выдыхаю, когда в половину третьего плач стих.

Усмехнулся. Лгал себе, что не понимал. Влюбился в девчонку как безумный. Как утонул в зелёных глазах, так с каждым днём всё глубже и глубже на их глубину погружаюсь. Вскинул руку и костяшкой пальца провёл по бледной щеке, на которой синяк от ладони её матери сходить только начал. Приподнялся. Губами проехался по сливочной коже, с жадностью втягивая запах её тела. Прикрыл глаза и носом уткнулся в её висок. И тут же чертовски хорошо стало. Настолько хорошо, что шевелиться не хотелось. Только запахом её волос дышать. Только поглаживать нежную кожу. Моя. Всё во мне кричало, что она моя.

Но не отец. Только не он.

— Рома, нам поговорить нужно, — голос отца был ледяным.

— О чём? — я вылез из бассейна и накинул на плечи полотенце, снимая очки.

— О твоих словах. Сын, — батя положил руку мне на плечо и сжал, — я понимаю, что ты зол. Осознаю, что слишком рано нашёл другую женщину.

— Рад, что осознаёшь, — дёрнул плечом, пытаясь сбросить руку с плеча, но отец только сильнее пальцы сжал.

— Рома, послушай, я тоже скучаю, — он отошёл и судорожно потёр лицо ладонями.

Только сейчас обратил внимание на то, что его руки дрожат, а в тёмных волосах появилась седина. Он вскинул на меня глаза, и я физически почувствовал его боль. Такую сильную, что дышать трудно стало.

— Если скучаешь, какого чёрта её притащил? Какого чёрта женишься? — прорычал я, сжимая кулаки. В голосе, как у мальчишки зазвенели слёзы. Стыдно! Но я с*ка с этой болью все пять месяцев живу.

— Света… она помогает мне… С ней я не думаю…

— Да, правильно, зачем думать? Главное свой чл*н засунуть и ребёнка заделать, — взорвался я.

— Насчёт ребёнка, — взгляд отца стал собранным, — не смей оскорблять! Ни его, ни Свету.

— Что? — я даже скривился. — Как я его оскорблял?

— Света всё рассказала. Мой ребёнок не *бл*д*к! Понял, щенок? Пока ты живёшь в моём доме, я не посмею тебе так себя вести.

Я даже задохнулся от изумления. Я полагал, что мать Полины тварь, но даже не догадывался какая!

— Батя! Ты сейчас закапываешь всё!

— Ромка, — отец снова потёр лицо ладонями, — просто прошу тебя быть сдержаннее. Злишься? Ненавидишь? Меня ненавидь. На мне злость срывай. И девчонку перестань терроризировать. И приставать к ней.

— Полину? — уточнил.

— Ты её целовал. Света сказала. Трогал.

— И? — усмехнулся, ожидая продолжения.

— Ром… — отец замялся, взлохматил волосы. — Я видел, как ты смотришь на неё. Мне знаком этот взгляд, — он дёрнул уголком губ в намёке на грустную улыбку. — Ромка, ты не можешь с ней… Нельзя с ней.

— Тут ты тоже за меня решать станешь? — скрестил руки на груди. — С Полиной я сам разберусь.

И с её утверждениями, что я её лапал. Оказалась такой же лживой, как её мамаша? Как и мой отец повёлся на невинный взгляд?

— Дело в том… — отец замолчал, уставился на мигающую гирлянду на дереве. Её с мамой они вешали вместе. Потом на газоне валялись, целуя. Я тогда только глаза закатывал и кривился. Идиот малолетний. Всё бы сейчас отдал, чтобы в тот день вернуться. — Полина твоя сестра.

— Ещё нет, — я усмехнулся. — И не факт, что станет. В любом случае, батя, она будет сводной.

— Нет, Ром. Ты не понял. Она твоя родная сестра.

Я усмехнулся. Потом почувствовал, как резко затошнило. Как под ногами поплыла земля, а перед глазами всё закружилось. Нет, мл*. Не может этого быть. Отец что-то говорил, а я не слышал. Пытался осознать то, что услышал. Принять тот факт, что не имею права больше касаться нежных полных губ.

— Ром, не приближайся к ней. То, что между вами… Это неправильно.

— Не приближаться… — прохрипел.

— Ты пацан взрослый, опытный, а она невинная совсем. Она даже не встречалась ещё. Твой интерес к ней нездоровый, Рома.

Надавил пальцами на закрытые веки. В душе всё пекло адски. И будто назло под закрытыми веками увидел Полину. Глаза огромные зелёные, пухлые розовые губы, вкус которых я попробовал днём. С*ка. Да я возбудился от поглаживаний тонких пальчиков по животу. Как и сейчас, когда вижу аккуратную грудь, просвечивающуюся сквозь ткань майки.

Подорвался с пола. Сжал голову руками. Мудак.