Неожиданно она остановилась. Это произошло возле одного из центров нового города Сержи, того из них, который был центром, потому что являлся местом прибытия и отправления многочисленных автобусных рейсов и главное – железнодорожной станцией для региональных поездов, следующих в Париж и обратно. Он вообще был скорее станцией, чем площадью, и представлял собою – как, кстати говоря, почти все прочие центры – одну из самых высоких точек города, на высоком берегу, отсюда и его название – Сержи-ле-О, Sergy-le-Haut, Высокий Сержи.

Резкая остановка произошла в тот момент, когда она, двигавшаяся до того радостно, с удовольствием (чуть ли не вприпрыжку), поравнялась с входом в метро. Ее трясло. Он всхлипнула, один раз. Поднесла руку, сжатую в кулак, ко рту и закричала. Группа людей, часть из которых поднялась из метро по лестницам, часть – на лифте, возвращаясь после рабочего дня в столице или где-то еще, как раз рассредоточилась по площади, все как один с поникшими головами или полузакрытыми глазами, – последняя часть пути в самом деле проходила под землей, через весь Новый город. Никто из них не поднял глаз, никто ее не услышал. Она, надо сказать, сразу отошла в сторонку и как-то взяла себя в руки. Было такое ощущение, будто она только что, собрав все последние силы, оторвалась от чего-то или от кого-то, невидимого.

Она продолжила свой путь, так же бодро, как и прежде, водрузила себе на голову соломенную шляпу, хотя солнце уже давно перестало припекать, и завязала тесемки под подбородком, вероятно, для того, чтобы обезопасить себя от вечернего ветра, который изрядно дул тут, на возвышенности Сержи, со стороны Вексенского плато. Соломенная шляпа предназначалась, наверное, и для того (а может быть, и нет), чтобы скрыть ее улыбку сквозь слезы, с которой воровка фруктов хотела извиниться перед чем-то или кем-то невидимым за только что произошедшее, но которая производила прямо противоположный эффект, озаряя дополнительным светом ее молящие о прощении – «Простите!» – влажные глаза.

Эта улыбка повлекла за собой череду сплошных недоразумений, преследовавших ее и позже, весь вечер, когда она уже давно перестала улыбаться и просто шла, сама по себе, а потом села. Речь шла – не только, но преимущественно – о мужчинах, которые чуть ли не толпами прогуливались теперь, в послерабочее время, по всему Новому городу и относили лично к себе ее улыбку, а потом и взгляд ее глаз.

Казалось, будто в жизни этих мужчин, равно как и тех, что обитали за городской чертой, уже давным-давно, с незапамятных времен, а может быть, и вообще никогда ни разу не случалось такого, чтобы какая-нибудь незнакомка, на улице, обращала на них внимание, именно на него, на меня! – замечала меня, воспринимала, выделяла именно меня. Разве что на экране телевизора можно было увидеть подобные взгляды, да и то скорее в рекламе. Хотя нет: между рекламным взглядом и живым, направленным на меня: какая разница! Какая разница и по сравнению с опусканием ресниц в старых фильмах, с мимолетным касанием взгляда, брошенного как бы невзначай, или даже подмигиванием, пусть это подмигивание исполнено самой Мэрилин Монро. Или все же тут есть нечто общее?: глаза незнакомки, тогда, в мигающем свете дискотеки «Цезарь»? Или это был «Паша-клуб»? Нет-нет, никакого сравнения! Наверное, проститутка, прикидывающаяся чистейшей невинностью, вроде той украинки, что встретилась мне когда-то, а может быть, она была русской, в любом случае у нее были ангельски светлые волосы, и это отличало ее от теперешней незнакомки, у которой, к счастью, ничего подобного не было…

В результате подобных недоразумений разные мужчины то и дело заговаривали с воровкой фруктов. Но почти все они делали это вежливо или, в том числе и пожилые, по-юношески взволнованно, и объединяла их общая робость. Только в одном, и единственном, случае, когда человек не только заговорил с ней, но откровенно пристал и даже стал преследовать ее, она, как послушная дочь, воспользовалась советом отца, хотя его совет ей был и ни к чему, остановилась, не сдвинувшись с места «ни на йоту» ради того, чтобы пропустить другого, но обойдясь при этом без «очков с толстыми стеклами», и «просто посмотрела своими глазами» на приставшего, который к тому же был в стельку пьян, – и действительно, все оказалось правдой: никто не желал ей зла, с ней ничего не могло случиться, по крайней мере, в этот час.

И это все недоразумения? Нет. Или если и недоразумения, то такие: у нее, воровки фруктов, в какие-то моменты, проявлялось что-то девичье. Она прямо излучала это, и как! Совсем молоденькие девушки, еще почти дети, могли излучать нечто подобное, особенно когда их много и когда они, собравшись вместе, тихо сидели в каком-то ожидании, никого конкретно не поджидая. Она же уже вышла из девичьего возраста. Еще несколько лет, так говорила она о себе, и она будет похожа на «вечную невесту». Она производила впечатление невесты и выглядела по-девичьи, с давних пор и по сей день, когда бывала одна, но особенно в обществе других молодых женщин. Она имела при этом вид невесты, которая уверена в успехе предстоящего. Как же так: ни одного жениха на горизонте и такая уверенность? Так разворачивается повествование. Тихая уверенность, но вместе с тем бывало, что она, когда сидела просто в одиночестве, среди незнакомых людей, шла куда-то, или летела легкой походкой, среди других, вдруг чего-то пугалась, вздрагивала, лепетала что-то невразумительное (непонятное и ей самой), теряла в самом деле, в прямом смысле слова, буквально лицо, хотя она при этом безостановочно по-детски – но не как дети – корчила рожи, одна забавнее другой, как классическая ненормальная дурочка. Не хватало только соплей из носа и стекающей с уголков рта слюны? – Случались такие моменты, что все это наличествовало. – Но ведь все это не предназначалось для посторонних глаз? Отчего же. И смотреть на это было приятно. Эта невеста была прекрасна, так «прекрасна». – Так прекрасна, что хотелось преклонить перед нею колени? – Да, мой современник. Да, мой милый друг.

Странные, а может быть, вовсе и не странные побочные явления или последствия ее девичьего облика, напоминавшего невестин: она только-только приехала в Сержи и почти ничего не помнила из того времени, которое тут провела, но ее чуть ли не на каждой улице, на каждом углу, принимали за местную и постоянно спрашивали, как куда добраться. Особенно часто к ней обращались водители, которые, даже имея карту города или, что встречалось нередко, навигатор, умудрялись заплутать в транспортной системе Нового города. Казалось, что они уже не раз тщетно пытались выяснить, как проехать к той или иной площади, к тому или иному выезду из Сержи к автострадам, и теперь на лицах выглядывающих из своих машин и обращающихся к воровке фруктов водителей читалась такая мольба, чуть ли не отчаяние, готовность в следующую секунду сорваться в бешенстве с места или вообще, раз и навсегда, капитулировать, что у другого на месте той, к которой были обращены эти мольбы, быть может, возникло бы искушение действительно ответить: «Оставь все это!» Одним из тех, кто под конец притормозил рядом с ней и попросил о помощи, был водитель такси, не из приезжих, из этих краев, из конгломерата Сержи-Понтуаз, выросший тут, – который дал ей потом понять, что он не единственный местный таксист, потерявший ориентацию, потерявший, как он выразился, используя французское выражение, «север». И никто из спрашивавших дорогу не мог поверить в то, что и она, даже она, с ее походкой и манерой держать себя, не может ему помочь. Правда, то, как она это говорила, с каким взглядом и каким голосом, с какой осанкой, по крайней мере, удерживало того или другого от того, чтобы взорваться, и возвращало в чувство.