Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этого я отказалась выходить из квартиры. Я пропустила школу. Притворилась больной. Три дня просидела в комнате, не принимая душ и не чистя зубы, покрывшиеся налетом. Мои родители отвели меня к психиатру, который сказал, что у меня галлюцинации.
Мне поставили диагноз «шизофреноформное расстройство», от которого рукой было подать до шизофрении. Доктор объяснил, что происшествие в лагере не имеет никакого отношения к заболеванию. Оно всегда было со мной, а потрясение выпустило его наружу, как лаву из жерла спящего вулкана.
Еще доктор сказал, что подобные расстройства временны. У больных обычно наступает значительное улучшение при правильном лечении. В результате я провела полгода в психиатрической лечебнице, специализировавшейся на девочках-подростках.
Там было чисто, уютно и хорошо. Никто не сходил с ума напоказ. Никакой драмы в стиле «Прерванной жизни». В лечебнице лежала кучка девчонок, изо всех сил старавшихся поправиться. Я выздоровела – благодаря терапии, лекарствам и старомодному терпению.
Именно там я начала рисовать. Это называлось «художественной терапией». Меня посадили за холст, вручили кисть и велели нарисовать мои чувства. Я разрезала холст полоской синего. Преподаватель, высокая седая женщина мягкого нрава, забрала полотно, поставила новое и сказала:
«Эмма, нарисуй то, что видишь».
Я нарисовала девочек.
Вивиан, Натали, Эллисон.
В таком порядке.
Картина очень отличалась от того, что я писала впоследствии. Она была инфантильной, грубой и ужасной. Девочки не были похожи на свои прототипы – просто черные закорючки, торчащие из белых треугольных платьев. Но я понимала, кто это, и исцелилась.
Полгода спустя меня отпустили. Мне все равно пришлось пить антипсихотические препараты и ходить на терапию раз в неделю. Я принимала лекарства еще пять лет. Встречи с психотерапевтом продолжаются и по сей день. Они мне помогают, хотя и не в такой степени, как добрая и терпеливая доктор Шайвли из больницы. В нашу последнюю встречу она подарила мне браслет. На нем висели три милые птички.
«Пусть это будет твоим талисманом, – сказала она, защелкивая браслет на моем запястье. – Никогда не забывай о том, что позитивное мышление приносит пользу. Если ты вдруг увидишь галлюцинацию, коснись браслета, скажи себе, что это неправда, что ты сильнее людских ожиданий, сильнее всего».
Я так и не вернулась в свою частную школу. Родители отправили меня в государственную. Я подружилась с ребятами. Начала задумываться о живописи. Стала счастливой.
Девочек я больше не видела.
Только на своих картинах.
Я считала, что это личная информация, мой секрет. Но Френни как-то обо всем разнюхала. Впрочем, я не удивлена. Большие деньги открывают множество дверей. Они с Тео смотрят на меня с любопытством. Мне кажется, им интересно, могу ли я сорваться.
– Это было давно.
– Ну конечно, – говорит Тео.
– И вообще, мы не хотим подвергать тебя критике или наказанию, – добавляет Френни. – Поэтому мы и должны были предупредить насчет камеры.
Я понятия не имею, чего они ждут. Они хотят, чтобы я их простила? Чтобы сказала, что вполне нормально шпионить за человеком, потому что в подростковом возрасте с ним случилась беда?
– Понимаю, – отвечаю я кратко. – Лучше перестраховаться, ведь так? Мы же не хотим еще одного кошмара.
Я встаю из-за стола, извиняюсь и, пробежав между двумя статуями, мчусь прочь. Статуи смотрят мне вслед слепым взглядом. Они ничего не видят, но все знают.
Тео бросается следом. Я слышу его торопливые шаги по валежнику. Он лучше знаком с местностью. Я прибавляю скорости, хотя понимаю, что он все равно меня догонит. Я хочу заставить его потрудиться. Я резко сворачиваю влево, пытаясь его перехитрить. Пусть попетляет по лесу. Тео понимает, что я делаю, поэтому я снова меняю направление.
– Эмма, не сердись! – зовет он.
Я в очередной раз намеренно путаю следы. И внезапно спотыкаюсь о корень дерева, торчащий из земли, делаю несколько неверных шагов и все-таки неизбежно падаю.
Страдает только моя гордость. Я приземляюсь на четвереньки. Удар смягчен листьями и землей, заросшей мхом. Поднявшись на ноги, я вижу, что пришла на другую полянку. Она явно запущена. Здесь темнее и мрачнее, чем в саду скульптур. Скоро ее поглотит лес.
Я медленно оборачиваюсь, пытаясь собраться с мыслями, и вдруг замечаю солнечные часы.
Они стоят точно по центру полянки. Медный круг, восседающий на мраморной колонне. Медь стала голубой от времени. Но тем заметнее цифры и гномон. По центру выведен девиз:
Omnes vulnerant; ultima necat.
Я помню эту фразу из уроков латыни в старшей школе. Не то чтобы она мне сильно нравилась. Училась я отвратительно. Но фраза напугала меня еще тогда.
Все (часы) ранят, последний убивает.
Я касаюсь солнечных часов и пробегаю пальцами по словам. На полянку выходит Тео. Он тяжело дышит, волосы у него растрепаны.
– Я не хочу с тобой разговаривать.
– Слушай, ты имеешь право сердиться. Нам надо было предупредить тебя. Мы не так подали дело.
– С этим я согласна.
– Я просто хочу знать, что у тебя все в порядке, – говорит он. – Как друг.
– У меня все просто отлично. Я на сто процентов здорова.
– Я сожалею. И мама тоже.
Извинение звучит не искренне, а вынужденно. Я снова начинаю злиться:
– Если вы мне не доверяете, зачем приглашали?
– Потому что мама хочет, чтобы ты была здесь, – говорит Тео. – Мы просто не знали, чего ждать, Эмма. Прошло пятнадцать лет. Люди меняются. Мы понятия не имели, какая ты. Особенно учитывая, что случилось в прошлый раз. Дело не в доверии, дело в безопасности.
– Безопасности? Да что я, по-вашему, сделаю с этими девочками?
– Ну, то же самое, в чем ты обвинила меня.
Я делаю шаг назад, спотыкаюсь и хватаюсь за солнечные часы. Медь холодная и гладкая.
– А, вот в чем дело? Камера, история моей болезни? Ты все это устроил потому, что я обвинила тебя в исчезновении девочек пятнадцать лет назад.
Тео раздраженно проводит рукой по волосам:
– Это все очень далеко от истины. Но раз уж ты затронула это тему, скажу, что ты поступила не очень правильно.
– Согласна. И я годами себя винила за это. Но я была маленькая, мне было страшно, и я запуталась.
– А я что, нет? – орет Тео в ответ. – Ты бы видела, как со мной обращались полицейские. В Особняк приезжали копы, полиция штата, долбаное ФБР – и все требовали от меня признаний. Заставили меня пройти детектор лжи. Заставили Чета пройти детектор лжи. Ты только представь, десятилетний ребенок на полиграфе! Он неделю успокоиться не мог. И все потому, что ты меня обвинила.