– Была бы благодарна. Я не заметила других камер в лагере.

– В лагере больше нет камер, дорогая, – говорит Френни.

– И с каких пор она там?

– С прошлого вечера, – отвечает Тео. – Бен установил ее, пока мы сидели у костра.

Я не узнаю имени, но потом вспоминаю рабочего. Вот почему он вел себя так странно, собирая мольберты.

– И зачем он ее установил?

– Чтобы приглядеть за «Кизилом», разумеется, – отвечает Френни.

Раз уж мы говорим о наблюдении, мне хочется рассказать ей, что кто-то подглядывал за мной, но я отказываюсь от этой идеи, потому что уже не верю самой себе. Кроме того, мне пришлось бы признаться, откуда я узнала про трещину в стене. Этого я делать по понятным причинам не хочу.

– Вы не ответили на мой вопрос.

На самом деле Френни ответила, просто не вслух. До ответа можно дойти своим умом. За «Кизилом» ведется наблюдение, потому что я там живу. Поэтому камеру установили прошлым вечером. До моего приезда они не знали, где я поселюсь.

Френни смотрит на меня с другого конца стола. Она склонила голову набок, и в ее глазах читается тревога:

– Ты расстроена и почти наверняка оскорблена. Я не могу тебя винить, мы должны были рассказать все сразу.

У меня начинает болеть голова. Я виню во всем смятение и проглоченный натощак бокал просекко. Френни права – я расстроена и оскорблена.

– Вы так и не объяснили причину. Вы следите за мной?

– Резковатое слово. Слежка, – Френни недовольно сжимает губы, будто неправильный термин обжег ей язык. Она делает небольшой глоток просекко. – Я предпочла бы думать, что камера – для защиты.

– От чего?

– От тебя самой, – отвечает Тео.

Я резко выдыхаю.

– Готовясь к открытию лагеря, мы проверяли всех приглашенных, – говорит Френни, все так же вежливо и деликатно. – Я считала, что не нужно этого делать, но мои юристы настояли на проверке. Преподаватели. Повара. Даже девочки. Ни у кого не обнаружилось ничего подозрительного. Кроме тебя.

– Не понимаю, – отзываюсь я.

На самом деле, я все прекрасно понимаю. Я знаю, что услышу дальше.

Лицо Френни искажается гримасой боли. Мне кажется, она играет на публику. Как будто ей действительно сложно произнести следующую фразу.

– Мы знаем, Эмма, – говорит она. – Мы знаем, что с тобой случилось после лагеря.

Я никогда не говорю об этом.

Даже с Марком.

Все знают только мои родители, но и они рады забыть те ужасные полгода, когда мне исполнилось четырнадцать.

Я еще училась, когда это началось. Будучи первогодкой в старшей школе, я пыталась найти свое место. Это было непросто. Особенно после того, что случилось летом. Все знали про исчезновение в лагере «Соловей». Со мной никто не хотел дружить. Даже Хизер и Марисса отдалились. У меня словно появилась дурная репутация. Я проводила жизнь в одиночном заключении. В выходные сидела дома. Обедала за отдельным столом.

Я думала, что хуже уже не будет, но потом увидела девочек, и все покатилось к чертям.

Мы поехали на экскурсию в музей Метрополитен. Сотня неуверенных в себе девчонок в клетчатых юбках гуляла по огромным залам. Я оторвалась от группы в крыле европейской живописи XIX века и стала бродить по лабиринту, зачарованная картинами Гогена, Ренуара и Сезанна.

Один из залов был пуст. Перед полотном Гюстава Курбе «Деревенские девушки» стояли три девочки. Огромный пейзаж был написан в золотых и зеленых тонах. На первом плане – четыре женских фигуры. Трем из них около двадцати. Они явно аристократки – в дневных платьях и шляпках, одна из девушек держит зонтик от солнца. Четвертая еще совсем девочка. Она крестьянка. Босые ноги, платок на голове, передник на талии.

Я смотрела как завороженная – но не на картину. Мой взор был прикован к зрительницам, одетым в простые белые платья. Они стояли неподвижно и безукоризненно держали спину. Как будто сошли с полотна и теперь смотрели, хуже оно без них или лучше.

«Красиво, – сказала одна из девушек. – А ты как думаешь, Эм?»

Она не обернулась. Не было нужды. Я чувствовала, что это Вивиан, а две другие – Эллисон и Натали. Мне было все равно, они это, их призраки или мое больное воображение. Меня обуял ужас.

«Ты удивлена, – заметила Вивиан. – Наверное, ты никогда не думала, что мы любим искусство».

Я никак не могла собраться с силами и ответить. Меня парализовал страх. Я сделала шаг назад, чтобы наконец куда-то деться. А потом все закрутилось. Я понеслась прочь, топая двухцветными ботинками-оксфордами по паркетному полу. Выбежала из зала и оглянулась.

Вивиан, Натали и Эллисон не сдвинулись с места. Правда, они смотрели на меня. Вивиан подмигнула мне и сказала:

«Скоро увидимся».

Это была чистая правда. Через несколько дней мать одарила меня редким приступом внимания и потащила меня на дневной показ мюзикла «Парни из Джерси». В антракте она вышла в бар. На ее место села Вивиан. В зале зажегся свет. Она сидела рядом – снова в белом платье.

«Отстойный мюзикл», – сказала она.

Я не осмелилась посмотреть на нее. Я замерла на сиденье и уставилась на сцену. Вивиан никуда не девалась. Мне она виделась белым пятном.

«Ты не настоящая, – прошептала я тихо-тихо, чтобы никто не услышал. – Ты не существуешь».

«Да ладно, Эм. Мы обе знаем, что ты в это не веришь».

«Зачем ты это делаешь?»

«Что делаю?»

«Гоняешься за мной».

«Ты знаешь причину».

Вивиан явно не сердилась и не обвиняла. Ее голос звучал грустно. Так грустно, что я с трудом подавила рыдания. Слезы жгли мне глаза.

«Ой, побереги слезы, – сказала Вивиан. – Мы же знаем, что ты притворяешься».

Она исчезла. Я прождала пять минут, призвала на подмогу всю свою смелость и пошла в дамскую комнату. Второй акт я пряталась в кабинке. После сказала матери, что почувствовала себя плохо. Она так накачалась водкой с тоником в антракте, что даже не поняла, что я лгу.

После этого девочки стали появляться часто. Я видела Натали на другой стороне дороги, пока шла в школу. Эллисон однажды посмотрела на меня в столовой. Все трое бродили по отделу нижнего белья в универмаге «Мейсиз», пока я пыталась выбрать лифчик, чтобы скрыть свою растущую грудь. Я никому о них не говорила. Я боялась, что мне не поверят.

Все это могло тянуться месяцами, но однажды я проснулась и увидела, что на краю кровати сидит Вивиан.

«Слушай, Эм, – сказала она. – Мне вот интересно. Ты и правда думаешь, что тебе все сойдет с рук?»

Я разбудила родителей криком. Они вбежали ко мне в комнату. Я пряталась под одеялом, совершенно одна. Весь остаток ночи я объясняла им, что вижу девочек, что они за мной гоняются и хотят навредить. Я говорила много часов подряд. Несла бессвязный бред – даже по своим меркам. Родители сказали, что мне приснился кошмар. Я считала иначе.