этаж, а Шариков вынужден обитать в одной комнате? Нужно отобрать у профессора и у всех остальных богачей их имущество и поделить. И Шариков, если он обитатель квартиры, то свободен делать в ней все, что он хочет. Можно бить стекла, ломать мебель и прочее. Заодно нужно отменить брак между мужчиной и женщиной, а секс — это только физиологическое желание, подобно тому, как желание есть и пить. Однажды ночью Шариков приходит к прислуге профессора Зиночке и требует, чтобы она немедленно отдалась ему. Бывший пес озадачен тем, что Зиночка ему отказала, поднялся шум и крик, а в результате он ещё и получил по морде от ассистента профессора — доктора Борменталя, влюбленного в Зиночку.

Почему-то эта сцена показалась мне очень смешной, и я прервался секунд на десять, отдуваясь и сдавленно хохоча.

Шариков, с помощью домовладельца пишет донос в Охранное отделение МВД, в котором обвиняет профессора в работе на вражескую разведку и профессора задерживают до выяснения, а на квартире проводят обыск. Но через несколько часов Преображенского отпускают на свободу с извинениями, а Швондера арестовывают за ложный донос. Когда профессор вернулся, Борменталь вместе с Зиночкой уже задушили Шарикова и профессору пришлось опять превращать человека в собаку.

Кажется, без Швондера книга стала немного тусклее, а то, что здесь Шариков не стал ответственным работником, не душил котов, тоже накладывало свой отпечаток. Нет, в моей реальности повесть читалась с большим интересом.

Пришёл к неожиданному выводу: С художественной литературой всегда так — чем труднее живется писателю, тем интереснее он пишет. Сервантес своего «Дон Кихота» вообще в тюрьме написал. И Томас Мэлори «Смерть Артура» там же. Может, есть смысл отправлять писателей на годик-другой в тюрьму? Пусть посидят на тюремной баланде, поработают во славу империи, пользу для общества принесут, а потом их выпускать? Если напишут по выходу из тюрьмы что-нибудь стоящее, тогда это и есть настоящий писатель.

Поймал себя на том, что всерьёз раздумываю об этой мысли и прикидываю варианты.

Ну нет, надо чаще отдыхать и не перегружать себя сверх меры. А то игры в императора могут и до беды довести.

Глава 12. Фотография, как вещественное доказательство

Я сидел, закопавшись в статистические отчеты.

Я собрал целую кипу документов составленных Сангушко.

На сей раз меня интересовали доходы не государства, в целом, а непосредственно дворцовые доходы. Получалось около ста миллиардов рублей. В общем-то, не так и плохо, но я видел в этих цифрах какую-то неправильность. Что-то не сходилось, но я никак не мог понять что. Слишком всё было запутанно, причём очень изящно. Эксперта бы привлечь, да показать где копать, но я и так много внимания этому уделяю. Не нужно чтобы поляк Сангушко запаниковал раньше времени.

Я помассировал уставшие глаза.

Появился Трофим. Потоптавшись на месте, мой камердинер (так его должность при дворе именуется) сказал:

— Ваше высочество, там опять этот хмырь пришел,

— Что за хмырь? — не сразу я понял, потом до меня дошло. Ну да, будто много в моём окружении хмырей. — Фотограф? Зови сюда. — Когда Трофим уже выходил, я остановил парня. — Трофим, у меня по молодости лет склероз страшный. Не подскажешь, наследнику престола карманные деньги полагаются?

— Так вы в тумбочке-то посмотрите, — кивнул камердинер на тумбочку, стоявшую под вешалкой. — Там ваше жалованье за два года лежит. Мне из дворцового ведомства конверты передают, а я сюда складываю.

Отпустив камердинера, я полез в тумбочку, забитую конвертами. Вскрыв один из них, вытряхнул одну беленькую бумажку, и десять красненьких.

Итак, мое жалованье составляет двести рублей в месяц. Как я полагаю, это соответствует жалованью гвардейского поручика. Возможно и с каким-то доплатами. Думаю, Николай Александрович наследника не балует, но и в черном теле не держит. Наверное, берет пример со своего предка Петра Великого, тратившего на личные нужды только то жалованье, что полагалось ему как офицеру флота.

Значит, мне выплачивают двести рублей. Много это или мало? Кто ж его знает? Средняя зарплата в нынешней России составляет семьдесят рублей в месяц, но что такое «средняя» — это я хорошо знаю. В моей истории средняя зарплата учителя составляла сорок три тысячи рублей, правда, в Москве она сто тысяч, а в глубинке двадцать, разница всё же есть.

С учетом того, что меня кормят, поят, предоставляют крышу над головой, обеспечивают всем необходимым, включая прислугу, двести рублей так и вообще шикарно. Хватит, чтобы купить билеты в театр, сходить в ресторан с э-э … лучшим другом, поиграть в карты, хоть я и не игрок.

Услышав шаги, я ухватил два конверта, вытащил их содержимое, сунул в карман и закрыл тумбочку.

— Здравия желаю, ваше высочество! — вытянулся передо мной фотограф.

— Полноте, господин Федышин, — сдержанно кивнул я, поведя рукой. — Мы ведь не в строю. Проходите, присаживайтесь, — указал я в сторону стула.

Дождавшись, пока фотограф умостит свою толстую задницу на хрупком антикварном стуле (из первых венских!), сказал:

— Не напомните вашего имени-отчества.

— Какое имя и отчество? — засуетившись, привстал фотограф со стула. — Да меня все только по фамилии и зовут. Вон, только вы и говорите — господин Федышин.

— Вот это-то и плохо, — сказал я, пристально и в то же время мягко глядя на мужчину. — Не ценим мы работу российских фотохудожников.

— Как вы сказали? Фотохудожников? — приоткрыл рот Федышин.

— А что такого? — изображая удивление, приподнял я брови. — Разве, вы никогда не слышали такой термин?

— Ни разу в жизни, — помотал головой фотограф. — Никто же не думает, что наш труд сродни работе художника… Думают, мы так, ремесленники.

— Так вот и я про то. Всё ведь с малого начинается. По имени-отчеству не называют, персональные выставки не устраивают, а надо. Давайте-ка мы с самого начала пойдем. С имени-отчества.

На самом деле, я сейчас строил диалог на основании нашего разговора с энциклопедистом. Выходит, как бы хорошо не было, всегда найдутся те кто недоволен. В моём времени всё началось из-за дефицита хлеба. Здесь огонь может вспыхнуть из-за простого недостатка уважения. Ну или из-за недопонимания и отсутствия хоть какого-то подобия диалога с простыми людьми.

— Федот Федотович меня зовут, — отчего-то заикаясь, произнёс фотограф. — Я-то поначалу Пьером хотел называться, но Пьер Федышин — совсем худо.

— А чем