руки или на волосы. После этого все пустились в разговоры, то серьезные, то фривольные, смотря по настроению. Кальв не стал заказывать для своего приема никаких профессиональных развлекателей публики, но на всем протяжении этой послеобеденной пирушки скрытые за ширмой хорошие музыканы – флейтистка и арфистка – исполняли милые мелодии.

Пока Манлий и другие гости постарше обсуждали между собой методы контроля негритянских племен в Нумидии, молодой Непос и еще один-другой гость помоложе нашли интересную для себя тему разговора – обсуждение очередного фракийца[95], совсем недавно сражавшегося в амфитеатре Флавиев. Затем все начали упрашивать хозяина дома (зная, что он питает слабость к этому предмету), чтобы он показал несколько новых ходов в «грабителях» (latrunculi, настольная игра на доске, напоминающая шашки), что он и сделал со сдержанной гордостью. Было принято, чтобы на подобных пиршествах кто-нибудь прочитал под аккомпанемент несколько экспромтом сочиненных строф или рифмованных загадок. Однако для римского джентльмена было совершенно неприемлемо пение песен – даже перед группой друзей это сочли бы непристойным. Нерон, вероятно, больше шокировал общественное мнение, открыто выступая на сцене театра как певец, чем убийством своей матери!

Наконец вечер подошел к завершению. Было всего лишь восемь часов вечера (по более позднему исчислению времени), но всем присутствующим предстояло на следующий день подняться еще до рассвета. На улицах, уже темных и пустынных, встречались только грабители или ночные стражники. «Мои сандалии», – произнес Манлий, обращаясь к своему слуге. Все остальные гости последовали его примеру, а сопровождавшие их свиты – с рабами и факелами в руках – уже толпились в вестибюле. Восемь гостей распрощались с хозяином дома, сердечно благодаря его. Рабы привели в порядок триклиний и загасили светильники. Вскоре весь дом погрузился в сон.

Тщательно продуманные и заурядные банкеты. Простые домашние обеды. Так проходили весьма благопристойные и обыкновенные обеды. Нечего и говорить, что праздник вполне мог бы перерасти в буйное безумие или быть устроен с еще большим великолепием. У нас не хватит места, чтобы во всех подробностях описать блестящие императорские банкеты во дворце, в полном блеске золота, роскоши и богатства столицы. Кальв не слишком большой любитель философии, в противоположном случае он мог бы поддаться господствующей моде и настоять на том, чтобы его гости высказывались бы только на темы «Стоическая концепция долга» или «Порочность души».

Будь он хозяином дома другого типа, то поступил бы как и многие из весьма вульгарных патронов, которые приглашали на обед своих бедных клиентов и затем намеренно потчевали их грубыми объедками, тогда как самого хозяина и его почетных гостей ублажали самыми тонкими блюдами. Подобные люди позволяли себе даже такую мелочность, как приставить к каждому малоуважаемому гостю по особому рабу, обязанному смотреть только за тем, чтобы тот не выковырял своим ногтем драгоценные камни из винной чаши. Плиний Младший уже выразил тогда свое мнение об аристократах, которые не желают равнять себя с приглашенными ими гостями. Он заявил, что хотя хозяин дома обязан экономно расходовать свои средства, но все же не должен есть и пить ничего более изысканного, чем то, что он предлагает своим клиентам и вольноотпущенникам.

Конечно, многие вечерние трапезы происходили куда проще, чем только что описанное пиршество. Если триклиний был неполон, то Кальв и Грация порой предлагали своим ближайшим знакомым всего лишь «немного латука, три улитки, пару яиц, полбу, приправленную медом и охлажденную снегом, испанские маслины, огурцы, лук, да еще немного подобных деликатесов». Все это в стиле былой римской простоты, но каждое блюдо великолепно по вкусу, а его приготовление в высшей степени искусно; но даже весьма скромный Кальв не слишком большой приверженец подобной диеты, восхваляемой философами. Рим был не только властелином мира, но еще и цитаделью гурманства.

Глава VII

Социальное устройство: рабы

Огромное количество чужестранцев в Риме. «Грекулюсы»[96]. Рим, как мы уже поняли, был городом с громадным космополитическим населением, и в нем имелась, увы, значительная прослойка бездельников, паразитов, живших за счет угождения порокам или наслаждениям богачей. Приток чужестранцев сразу же бросался в глаза, будь то на темной улице Меркурия или же на Старом форуме. Говоря словами уже не раз цитированного нами Ювенала, «сирийский Оронт[97] уже давно вливается в Тибр, принося сюда свой язык и свои обычаи, свои флейты и свои цимбалы, да и своих вульгарных девиц, бродящих вокруг Колизея».

Значительная часть этих пришлых чужеземцев, однако, не были истинными пришельцами с Востока, скорее эти пронырливые существа с оливкового цвета кожей, моралью и этикой левантинцев только предпочитали, чтобы их называли «греками». Поэт находил в них и другие, знакомые ему черты, высмеивая их изворотливость, пресмыкательство и готовность на любую уловку, способную принести благосклонность богачей или их вознаграждение. Один и тот же авантюрист мог представиться «преподавателем грамматики, оратором, геометром, художником, тренером, канатоходцем, авгуром, доктором или астрологом», а если вы «попросите такого „грекулюса“ отправиться на небеса – что ж, он доберется и туда!». Они готовы, считал поэт, по одному вашему знаку проливать слезы и покатываться с хохота и, разумеется, с охотой пойдут на любую хорошо оплаченную подлость.

Процветали ли подобные создания? Да, если им это удавалось. А следующим шагом становилось римское гражданство. Затем они меняли свои имена, обзаводились тогами, а их сыновья или по крайней мере внуки уже проплывали над головами толпы – в паланкинах их несли к дому сената. Имелась и большая группа conscript fathers[98], которые, как Кальв с негодованием говорил Грации, на самом деле всего лишь грубые кельты из Испании, Галлии и даже далекой Британии, а еще одна группа могла говорить на латыни только с ужасающим североафриканским акцентом. Появились даже некие темнокожие Юлии (исключительно достойное римское имя), гордо носившие свои подбитые багровым тоги, но которые – и любой готов в этом поклясться – родились где-то в верховьях египетского Нила: «И так только они попали в фавор к императору!» Тем не менее в социальном отношении Рим на первый взгляд представлял собой один из самых демократичных городов в мире.

Строгое деление общества. Уклад жизни – статус. Но более близкое знакомство с устройством его жизни выявляет тот факт, что римское общество в высшей степени недемократично. Богатство, как можно быть уверенным, преодолевало многие барьеры, но даже состояние в 100 млн сестерциев вкупе с императорским покровительством не было способно сделать всего. Римская империя строилась отнюдь не на основе человеческого братства и равенства, но на благочестии. Именно «благочестивый Эней»[99]