Так вот, самое главное. Я не то что добряк какой, но пацана‑то зачем обижать? Раздобыл как‑то зефира. Ну знаешь, типа крем сухой, вкусный, сволочь. Полный мешок набил и дома прямо на ковер‑то и вывалил — смотри, жена, смотри, пацан, папка‑то Серега не жадный. Ну, праздник был, все дела, Вовка по уши в зефире, жена смеется, на нас глядя.

А вскоре, веришь, накрыло. Базу нашу продали. А у хозяина свой персонал. Я туда, сюда, на завод опять. Только время‑то другое уже, зарплаты по три месяца не видали, то сырки выдадут вместо денег, то детали, что сами и точим. А куда их? В суп не положишь. Совсем тяжело стало. Теща‑то неплохо жила, брат у нее крутился, иногда и нам чего подкинет, ну а мы с Ленкой лохи лохами, то суп из кубиков, то макароны с хлебом. Ну, зефир еще оставался, мы‑то не ели, все ж таки ребенок в доме. Зефир засох, а все вкусный, в молоко его и… До сих пор слюни текут. Вовка‑то на этой сладости и не заметил тех времен.

Только стал я подмечать, что куда‑то зефир пропадает. Ну, ты подумай: я его принес полный мешок. Не тот, что ты от Деда Мороза в школе получал, а в который картошку кладут. Полный. Ну, Вовка‑то его ел, конечно, с хлебом и молоком на завтрак да на ужин, но много ли пацан пятилетний съест? Вот как‑то на работу утром собираюсь, перед тем как Вовку в садик вести, и вижу — копошится он на кухне. Захожу, а он зефирины по карманам пихает! И в штанишки, и в куртку, и за пазуху! Я ему: «Куда?» Молчит. «Воруешь?!» Невыспавшийся был, да и жизнь еще какая… Врезал я ему леща по уху. Да с другой стороны. А тот только голову в плечи втянул, как воробей, и не отворачивается даже. «Я Витьке и Айше… друзьям… в садике…» А в меня как зверь вселился, ору: «Мы с мамкой скоро сапоги глодать начнем, всё тебе, а ты!..»

Зефир из Вовки посыпался, а я один розовый кругляш — хвать! — и в рот себе. Вот оно, счастье. Знаешь, все как‑то тогда… Ну, полуголодная жизнь… Я как мясо‑то выглядит, забыл. Хлеб да макароны, и в телевизоре только свинья эта пьяная сидит и врет на всю страну, вот и все развлечение.

А через полгода вызов в Германию пришел. За копейки продали всё и как цыгане в края теплые. И вот знаешь, Макс, как вспомню… Первые месяцы отъедались только. И все хорошо, да вот… Здесь конфет‑то этих завались. Как вспомню, Вовка тогда, словно воробей, голову в плечики прячет, а я его с размаха… за зефир. Пятилетний мальчишка, а хотел детей, друзей своих, подкормить. Не стал сам, втихаря, все жрать. Витька… Айша… А я его по уху. Да еще раз! И себе в рот… Что он сказал детям в садике в то утро? Кто ж я после этого?.. Поэтому, сколько я здесь живу, ничего ему не запрещаю. Денег — на денег! Шмотки — на шмотки! И спасибо не говори, только не вспоминай, пожалуйста. Одна надежда: может, вырастет — простит. Как думаешь, Макс?..

Что я мог ему ответить? Вспомнить, как сам метался по трем работам, перехватывая то десять процентов от получки там, то «мыло кусковое, хозяйственное» вместо зарплаты здесь? Моя юность так прошла. Что мне было рассказывать? О том, как я празднично принес домой десяток яиц, и мы глотали слюнки, готовясь пожарить огромную яичницу на троих, первую за последние полгода, а мальчишка, который жил тогда со мной — такой же, как Вовка, — подошел и сказал: «Дядя Максим, пожалуйста, дай мне четыре яичка в садик, нам воспитатели сказали, что кто не принесет яичек, тому на завтрак больше не дадут пирожков…»

Кто смог бы измерить ценность тех куриных яиц? Сволочье под видом президентов, кромсающее судьбы наивных, добрых, глупых людей в Беловежской Пуще? Жравшее на их бедах в три горла и свору свою лакомыми кусочками кормившее…

— Девушка, счет, пожалуйста!

Я плачу германскими деньгами за германское пиво в германском кафе. И девушка, беленькая, милая, улыбается и рада двум евро, оставленным на чай. Из паспорта, больше похожего на бейджик, смотрит хмурый азиат. Под ним два слова: «Национальность — немец». Так что все в порядке. И все в шоколаде — Европа, пиво, друзья, ни слова не говорящие по–русски. Шесть лет.

«Дар–р-рагие рас–сияне…»

Я ничего не прощаю.

* * *

Получил люлей от большого начальства, регионал–ляйтера Роланда. Принесла его нелегкая сегодня охранников проверять.

Все‑таки у меня интуиция, как у зверя. Упорно подсказывала, что новый тюрштеер Свен, невзирая на его опыт работы и все положенные бумаги, говно человек, и брать его на работу нельзя. Но выхода не было: один из нашей бригады ушел служить в армию, другого я сам уволил, а третий, Маттиас, сошел с ума. Не фигурально, а фактически, кладут мужика в психушку. В общем, охранники нужны позарез. Так вот свинья Свен, вместо того чтобы работать, все два часа смены точил лясы с девками и к дверному контролю даже не приблизился. При том что он у нас в танцхаусе не новичок и в курсе специфики. А оставшийся у входа Дмитрий начальство в лицо не знал и впустить отказался. Роланд был в бешенстве.

И снова благодарю свое чутье: поехал в танцхаус раньше обычного. Добравшись, попал в двенадцатибалльный шторм. Роланд орал, я отбивался. Услышав, что тот охранник, который должен был стоять по расписанию вместо Свена, заболел, Роланд взорвался окончательно. Можно подумать, люди болеют по своей воле. К счастью, у Дмитрия в танцхаусе хорошая репутация, и меня поддержал Ганс. Но Роланд не унимался:

— Странно, что ты даже не счел нужным показать меня своим коллегам! Я, наверное, такой маленький человек здесь, куда мне до Макса!

Я, закипая, тоже повысил голос и стал активно выступать. А если уж я попер, меня не остановить. Несусь, как бык на тряпку. Чуть не разосрался с главным шефом вусмерть. Остановил меня почти умоляющий взгляд Ганса. Я тут же понял, что, дерзя шефу, подставляю его. Сдержался. Остановился и Роланд.

В тишине раздался робкий голос Ганса:

— И кстати, Максим, как так получилось, что тебя в субботу стриптизерши раздели?

Донесли уже, суки. Оправдываться я не стал. Сказал, что, во–первых, я не был на службе, а во–вторых, не знал, что это запрещено. Помогло мало. Пожалуй, больше спасла уверенность, с которой я это говорил.

A–а, начхать. Сказал примирительно, что немедленно убираю Свена, закрываю закусочную и встаю сегодня сам. Закрылся (ох, убытки терпим, убытки), выгнал Свена и встал у входа.

И надо же такому случиться — именно сегодня разгорелась самая большая драка за последние полгода. Четверо на пятерых. В одиночку я с ревом все же выкинул всех, но прямо перед дверями драка продолжилась. Одному вдрызг разбили рожу; крови было столько, что я, между раундами переводя дыхание, трижды вызывал уборщицу замывать пол, поскольку площадка у дверей выглядела так, будто на ней овцу зарезали. Потом драчуны, передохнув, начинали заново и опять по кругу. «Вон отсюда!» — удар в грудь, противник мой отлетает, это воодушевляет его соперника, и тот в очередной раз переходит в активную атаку. Разворачиваюсь ему навстречу: «Стоять, я сказал!» — и снова толчок в плечи.

К счастью, наконец‑то вернулся с обхода Анри. Еле разогнали толпу с помощью еще двоих тюрштееров. Они пришли частным образом, но помнили наш кодекс: на любой дискотеке ты тюрштеер и обязан помочь собратьям по цеху.