Девушка положила трубку на рычаг и спрятала в ладонях лицо. Теперь она точно осталась совершенно одна на всем белом свете: родители от нее отказались, Мария Степановна тоже отвернется, Николай умер. Как хотелось бы ей самой умереть, чтобы все прекратилось, чтобы не тратились чужие деньги на то, что не имеет ни значения, ни смысла! Все равно душа уже умерла, уже отлетела…

Элен сидела тихо и внимательно вслушивалась в Настины всхлипы. Как только девушка отняла ладони от лица, Элен взяла ее за руку и придвинулась ближе.

– Ни о чем не беспокойтесь, – тепло в ее голосе убаюкивало и накрывало прозрачной паутиной заботы.

– Простите меня, – Настя видела и слышала искреннее сочувствие, и от этого чувство вины становилось только острее, – я вам обязательно все верну.

– Что?! – Элен вскочила со стула и стала расхаживать туда-сюда по палате. – Я никогда не возьму с вас денег!

– Но почему? – Настя испугалась внезапной резкости интонаций и движений.

– Потому что, – Элен снова села на стул, – мне нужна будет ваша помощь. Сейчас я помогу вам, а потом вы – мне.

– Но что я могу для вас сделать? – Настя удивленно взглянула на мадам Дюваль.

– Давайте поговорим об этом позже. Когда вам станет лучше.

Элен накрыла руку Насти своей ладонью, ободряюще сжала. Они просидели так несколько минут. Насте было неуютно в обществе этой почти незнакомой женщины, но она терпеливо молчала, только отводила глаза. А потом Элен попрощалась, встала и вышла из палаты, плотно прикрыв за собой дверь. После ухода мадам Дюваль Настя долго гадала, что могло понадобиться от нее – бесполезной и никому не нужной – успешной и состоятельной Элен. Так ничего и не придумав, она уснула.

Врач явился, едва пробило девять утра, принеся в палату запах солнца и свежести. Он сиял радостной улыбкой, а интонации его приветственного «Comment sa va?»[12]звучали как музыка. Настя невольно улыбнулась в ответ и подумала, что сведущие в психологии французы лечат не только лекарствами, но и хорошим настроением. Эмоции заразительны – вот они и стараются зарядить больных позитивом. Если бы только это имело значение, когда жизнь человека разрушена. Днем тебя снедают тяжелые мысли о безысходности, а ночью снятся омерзительные черви, заполняющие собой подсознание. И остается либо покончить с собой, либо приучиться с этим жить.

– Ну, как у нас дела? – повторил настырный врач, не дождавшись ответа на первый вопрос.

– Хорошо, – Настя смотрела на пуговицу его халата: подняться выше взгляд не осмеливался. Предприняв немалые усилия, она села в постели и до подбородка натянула одеяло, – но я не знаю, что со мной было.

– К сожалению, – доктор помрачнел, сделал длинную паузу, подбирая слова, а потом произнес коротко и четко: – Вы потеряли ребенка.

– Что?! – Настя глубже вжалась в подушки и сцепила ладони так, что костяшки пальцев побелели.

– На почве нервного истощения и срыва произошло отторжение плода. Вы, конечно, очень молоды и все поправимо, но на будущее поберегитесь. Ничто на свете не стоит таких переживаний, – врач внимательно смотрел на Настю, заметил захватившую ее щеки мертвенную бледность и едва успел скрыть удивление, усилием воли остановив поползшие было вверх густые брови. – Вы не знали о ребенке?

– Нет. – У Насти перехватило в горле, она едва могла дышать. – Нет! Какой срок?

– Было, – доктор сделал паузу и после некоторых раздумий произнес, – было пять недель.

– А-а-а, – выдохнула Настя. Больше она ничего не хотела знать, не могла даже думать о том, каким именно образом это семя прижилось в ее чреве. Страшно представить, что бы с ней стало, если б этот ребенок выжил. Вечное напоминание об унижениях, кромешном страхе и боли. Хотя, если задуматься этот малыш уже был и ее частью тоже. А она не знала. Крупные слезы заблестели в уголках глаз. Настя отвернулась.

– Будьте добры, – врач извиняющимся жестом подхватил тонкую руку, безвольно свисавшую с кровати. Измерил пульс и давление. Потом аккуратно сдвинул одеяло и осторожно прощупал обтянутый тонкой тканью больничной пижамы живот. – С вами все будет в порядке, – намеренно четко произнес он, – я вам обещаю. У вас будет самый замечательный муж, вы родите красивых и здоровых детей. Только не падайте духом!

– Нет, – в ответ разревелась Настя, – не будет. Я ничего не хочу!

Шершавой ладонью врач погладил ее по волосам и успокаивающе произнес:

– В физическом смысле на восстановление вашему организму нужно всего пару дней, – начал он, но Настя перебила:

– Я должна выйти сегодня! – В ней вдруг проснулась неукротимая злоба – против себя, против этого холеного доктора, который мелет чушь, против всех. – Я прекрасно себя чувствую, и мне нужно возвращаться в Москву.

– Мадемуазель Смирнова, – доктор перестал заученно-ласково улыбаться и сделал строгое лицо, – вам нельзя будет выйти ни сегодня, ни через несколько суток. Я сказал в «физическом смысле», но не успел добавить, что в психологическом плане стабилизация займет не менее десяти дней. У вас серьезная моральная травма, нервное истощение.

– Я справлюсь сама! – Настя готова была разорвать его на части. Ей на мгновение показалось, что в этом человеке сосредоточено все зло, которое причинили ей в этой жизни.

– Ни в коем случае, – врач смотрел на нее с пониманием. – Если не желаете сойти с ума – ни в коем случае. Я не шучу. Я сказал «сойти с ума» в прямом, а не фигуральном смысле.

– А я хочу сойти с ума! – выкрикнула она. – Я мечтаю!

– Значит, вы все-таки чего-то хотите, – совершенно серьезно сказал он, – уже хорошо. Но вы делаете неверный выбор. А с правильным выбором я вам за десять дней помогу.

– Но у меня нет денег! – Высушенные внезапным приступом ярости слезы потекли с новой силой. – Мне нечем платить!

– О-о-о, – врач обрадовался этому простому открытию несказанно, – так вот что вас беспокоит. Даже не думайте об этом. Ваша опекунша мадам Дюваль будет рада вам помочь.

– Но…

– Никаких «но», – доктор взял Настину ладонь и чуть ощутимо ее пожал, – иначе все мои усилия – и деньги мадам Дюваль, о которых вы так неразумно печетесь, – пойдут насмарку.

Распорядок дня для Насти доктор расписал по минутам. Уколы, завтрак, капельница, сон, чуть позже, когда вернутся силы, – небольшая прогулка в саду под присмотром Адель, массаж, обед, снова капельница, снова сон, и так далее до самого вечера. Разрисованную разноцветными маркерами простыню под названием «Мой день» с кокетливым цветочком в углу врач прикрепил на стену напротив кровати и настоятельно рекомендовал не думать ни о чем и не читать ничего, кроме этого расписания. Настя старательно слушалась и выполняла все, что от нее требовали: если уж другого выхода нет, пусть деньги не пропадают зря.

С каждым днем она чувствовала, как физические силы возвращаются к ней. Вливаются в организм мощным потоком. В больнице Насте исполнилось двадцать три, и она была рада, что никто, кроме родителей – им она позвонила сама, хотя тут же об этом пожалела, – не искал ее, не поздравлял. Она не могла выносить внимания других людей, ей хотелось, чтобы все о ней забыли, чтобы жизнь могла перевернуть страницу и начать все с чистого листа, если уж нельзя по-другому.