Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Случайно…
– Я не имею в виду тот момент и то место. Имею в виду, что уже прошло достаточно времени, и всему свое время.
– Согласен.
– Ощутила это некоторое время назад вполне конкретным образом, когда получила пенсионный расчет. Есть такой документ, где перечислена вся твоя трудовая биография, выплаченные зарплаты и начисления.
– В курсе, – ответил Эмиль максимально правдоподобно. Он знал, что такие бумажки существуют, но ему просто никогда не приходилось такого видеть.
– Я даже села, чтобы не согнуться под весом того документа. Фигурально выражаясь.
– Ага.
– Не знаю, случалось ли с тобой такое, – сказала Леэна (тут Эмиль подумал, что хотел бы видеть это изящное лицо всю оставшуюся жизнь). – Что все твое прошлое вдруг попадает тебе в руки. Все, чем занимался, все, что происходило, – вот оно, и ты оказываешься словно в домике для кукол, во все окна которого можно смотреть, и скрыться невозможно.
В сознание Эмиля на секунду вернулись картины, всегда просыпающиеся от мельчайшего импульса: один выглядел удивленно – ему он выстрелил в лоб; у другого шея застыла от ужаса – он вскрыл ее ножом; третий рычал от ярости – его он выбросил с балкона.
– Случалось. Собственно, поэтому я и вернулся в Хельсинки.
– Я знаю. Я поняла это, когда мы встретились.
Эмиль посмотрел на Леэну. Они съели плюшки. Эмилю вдруг захотелось смочить палец, собрать им крошки с тарелки и облизать. Они немного поговорили о том, как вырос Хельсинки с того последнего раза, сколько в нем появилось всего нового. Эмиль подумал, что если Леэна ощущала хоть толику от переполнявшей его ностальгии, то ее душа тоже была печальна.
А потом они сидели молча, повернувшись к окну и смотря на улицу, где снег шел не переставая, хотя его было и без того много. Эмиль взглянул на женщину, которую однажды потерял.
– Мы не молоды, Леэна.
– Может, оно и к лучшему.
13
Конверт лежал перед нами на столике, телевизор молча показывал очередной американский сериал про детективов. Следствие вела женщина, которая выглядела как супермодель и которую остальная команда называла «патологоанатомом». С блеском на сочных губах и с глубоким вырезом патологоанатом-супермодель сообщала, что убийца совершил ошибку. Я выключил телевизор и посмотрел на Паулину. Она сдвинула колени в сторону, сняла очки, положила их на диван и начала протирать глаза.
– Паулина, – сказал я, кивая в сторону конверта, – не стоит воспринимать все это всерьез. Как бы сказать, глупый розыгрыш, что ли.
– Да откуда тебе знать? У тебя полголовы распухло от чьих-то глупых розыгрышей, а у Эллы рука в бинтах.
– Ну это же не связанные вещи! Тебе не стоит за меня беспокоиться.
– Я за тебя и не беспокоюсь.
Сидели молча.
– Мне вообще все равно, где ты был прошлой ночью, – вдруг взвилась она. – Не хочу слышать ни правды, ни лжи. Ни то ни другое не имеет ровным счетом никакого значения. Ты принес в дом что-то настолько неприятное, с чем я не собираюсь мириться. Речь не только о конверте.
– Есть вещи, о которых нужно рассказывать.
– Вероятно. При чем здесь только ты? Я понимаю еще, если бы ты был искренний друг природы, если бы передал материалы кому-нибудь, падкому до славы, и был бы доволен тем, что дело приобрело публичность. А ты сделал это ради собственной славы и репутации, ты захотел присвоить все себе.
Я ничего не ответил.
– Письмо стало для меня прозрением, – продолжила Паулина. – Наконец-то я осознала окончательно, в чем суть нынешней ситуации. Три года назад мы явно поспешили: моя беременность, покупка этой квартиры, когда мы толком даже не знали друг друга, рождение Эллы… Времени осмыслить все не было.
Я посмотрел на погасший экран телевизора. Казалось, что он смотрит обратно – черная дыра, готовая поглотить.
– Не знаю, о чем ты. Мы живем вместе, мы знаем друг друга.
– Мой размер обуви?
– Тридцать восьмой.
– Тридцать девятый. Где я работаю?
– Там… В конторе… Консультант по пиару.
– В какой из них?
– Корхонен и Кº.
– Там я работала раньше. Где я нашла новое место работы?
– Новое? Ты не рассказывала, хотя я и спрашивал. Поздравляю с новым местом.
– Какую музыку я люблю?
– Мы ходили на три концерта, как минимум, до рождения Эллы.
– Ходили на твои любимые группы. Что я люблю?
– Вообще или в частности?
– Что я люблю?
– Ты любишь Эллу.
Ее взгляд был холодным.
– У нас нет ничего общего.
Я вздохнул. Не важно, что дальше.
– Такое чувство, что все это было… Ошибкой и нелепостью, – сказала Паулина.
Посмотрел на нее.
– Ошибкой?
– Именно.
– Нелепостью?
– Да. Мне следовало сразу понять, что работа для тебя важнее всего. Поначалу это казалось таким славным, мол, хоть кто-то имеет призвание, отдается полностью работе. Знает, чего хочет. А потом оказывается, что всякий раз работа для тебя на первом месте, ты начинаешь ощущать опустошение, утрачиваешь интерес, в том числе и к тому, с кем живешь.
– Ты не можешь утверждать, что я не люблю Эллу.
– Ты до сих пор не заплатил за садик.
– Я просто забыл, потому что заселялся в мотель… ну, и так далее. Забыл.
– Я оплатила.
– Переведу тебе деньги на счет.
– Не об этом речь.
– Это всего лишь счет за детский сад!
– Это не всего лишь счет за детский сад, это – все. У тебя вся жизнь так.
На столе мой телефон издал сигнал. Наклонился немного, чтобы увидеть, от кого сообщение.
– Что и требовалось доказать, – сказала Паулина.
– Что?
– Мы же разговариваем. Ты ничего с собой поделать не можешь. А знаешь, отчего я не начала расспрашивать тебя о твоем отце? Потому что я все знаю. Он такой же, как и ты. Когда-то он думал и поступал ровно таким же образом.
– Не скажи, он производит впечатление…
– Другого? Ты производил такое же впечатление поначалу. А теперь он раскаялся и желает начать сначала, нет разве?
– Похоже на то.
Паулина покачала головой.
– Мне нечего сказать, разве что вот это: так больше продолжаться не может.
– Что ты имеешь в виду?
– То самое. Так больше продолжаться не может.