Глупо было бы, думала она, беспокойно переминаясь на неровно набитой подушечке для коленопреклонений, сейчас уделять внимание делам сердечным. Марианна, вечно державшаяся отстраненно с восторженными ровесниками, которые пытались ухаживать за ней, вдруг за несколько дней успела влюбиться и отдаться — причем с радостью и желанием — на волю совершеннейшего незнакомца. Элинор не могла не признавать того факта, что с точки зрения внешности и природного обаяния Уиллзу не было равных, и что он был столь же сильно увлечен Марианной, как и она им, однако что-то все равно мешало ей от души порадоваться за сестру вместе с матерью и Маргарет. Наверное, с легкой грустью решила она, все дело в ее темпераменте, который не позволяет ей считать, что любовь важнее всего на свете. Сколько ни пытайся, она все равно не сможет убедить себя, что мир создан для любви, и что жизнь в хижине без копейки денег все равно приносит счастье, если в ней царит любовь, как будто та способна согревать или насыщать. Не раз за прошедшие годы она, глядя на Марианну, завидовала способности сестры бросаться в омут с головой, экстатично увлекаясь музыкой, красивым пейзажем, литературой или — как в данном случае — мужчиной. Как, должно быть, чудесно, размышляла Элинор, уметь так полно отдаваться чему-либо, и не только потому, что только так и ощущаешь жизнь в полной мере, но и потому, что это означает способность — которой у меня нет и, наверное, никогда не будет — доверять. Марианна умеет доверять. Она доверяет своим инстинктам, доверяет близким людям, своим чувствам и страстям. Сестра упивается жизнью, впитывает ее до капли. Конечно, иногда она действует импульсивно, это неизбежно, но все же насколько насыщенна и богата ее жизнь.

В то время как мою, продолжала мысленно предаваться самобичеванию Элинор, никак не назовешь ни насыщенной, ни богатой. Вот почему, хоть я и признаю, что Уиллз хорош собой и обаятелен, я не доверяю его красоте и размаху, и мне то и дело приходят в голову злые, несправедливые мысли о том, где он берет деньги и почему предпочитает засыпать нас вопросами, ничего не рассказывая о себе. Мы же ничего о нем не знаем. Ну да, по слухам, он, как в сказках, должен унаследовать роскошное поместье, но это все из области дамских романов, а не реальной жизни. А что, если он просто увлечен Марианной и вовсе не любит ее? Что, если это просто страсть? Конечно, я его не виню, не виню их обоих, но Марианна такая мечтательница, что вряд ли сможет отличить страсть от любви, и тогда ее сердце будет разбито. А я, с моим чертовым благоразумием и предусмотрительностью, этого просто не переживу. Марианне еще никогда не причиняли боль. И какая-то крошечная холодная часть моей души не дает мне поверить, что все будет хорошо.

Возможно, эта холодная часть даже больше, чем я готова признать; возможно, именно она заставляет меня держать дистанцию даже с теми, кто мне дорог, ведь Эдвард не делал никаких попыток связаться со мной с того дня, как мы сюда переехали. Он не написал ни СМС, ни электронного письма и ни разу не позвонил. А я не звонила ему. И не собираюсь. Если честно, я даже удалила его номер из записной книжки в телефоне и вычеркнула из списка друзей в Фейсбуке, потому что, пускай мне этого совсем и не хочется, я должна принять все возможные меры, чтобы оградить себя от разочарования, пока это возможно, а избегание любых контактов с ним — одна из таких мер, как бы смешно это не звучало. Я должна защитить себя. Или, если быть до конца честной, должна заставить себя поверить, что хотя бы попыталась. Да, общаться с ним мне было приятнее, чем с кем-либо другим, но я не собираюсь строить воздушные замки, тем самым лишь умножая боль и разочарование, которые могут выпасть мне на долю. Если он меня бросил — хотя, честно говоря, я не уверена, что наши отношения дошли до той стадии, когда люди друг друга бросают, — так тому и быть, и мне придется смириться. Если он встретил другую, этого уже не изменишь. Я не стану плакать о нем — ну, разве что в полном, абсолютном одиночестве — и не стану тратить свое время и силы на воспоминания. Нет и нет. Пускай мысли о нем пока что все равно преследуют меня, я постараюсь избавиться от них. Буду решать проблемы по мере поступления, идти вперед и не оглядываться… «Ну сколько еще?» — прошипела Маргарет ей на ухо.

Элинор не повернулась.

— Еще две молитвы, — прошептала она, не открывая глаз. — И один гимн.

Маргарет склонилась к сестре.

— Зуб даю, что когда мы вернемся, они уже смотаются из дома, и я опять не покатаюсь на его тачке. — Она сделала паузу, а потом приглушенно воскликнула:

— Так нечестно!

Как ни удивительно, «Астон» еще стоял возле коттеджа, когда они вышли из церкви и через парк зашагали домой. Белл пыталась удержать Маргарет, готовую броситься бежать, призывая ее полюбоваться видами и насладиться погодой, а также напомнив о жареной курице, которая дожидалась в духовке. Стремясь как можно скорее добраться до машины, та с воплем кинулась вперед, но тут Элинор, повинуясь внезапному предчувствию, которое и сама не могла толком понять, схватила сестру за рукав.

— Стой, Магз! Стой!

— Почему? Почему это?

Элинор дернула ее к себе.

— Я тебе сказала — не надо!

— Он же обещал!

Элинор посмотрела на коттедж. Он выглядел как обычно, если не считать какой-то смутной тяжелой атмосферы, или, как показалось Элинор, ощущения, что там происходит нечто плохое. Она по-прежнему крепко держала Маргарет за рукав.

— Подожди.

— Чего? Чего ждать?

— Не знаю. Просто… позволь мне войти первой.

— Ты такая противная!

Элинор обернулась и увидела, что их догоняет Белл.

— В чем дело? — удивилась она.

— Ни в чем. Просто…

Белл глянула в сторону дома.

— Может, надо как-то дать знать о нашем возвращении — ну, пошуметь, чтобы они знали…

— Нет, — ответила Элинор, отпуская Маргарет. — Не надо. Лучше я пойду одна. И тихо.

— Дорогая, к чему все эти предосторожности?

— Надеюсь, ни к чему.

Она подошла к двери, оставив мать и сестру стоять у машины, капот которой Маргарет с восхищением погладила ладонью и вдруг воскликнула:

— Мотор еще теплый!

Белл посмотрела вслед Элинор.

— Значит, он приехал недавно.

Элинор вставила ключ в замок и повернула. Дверь распахнулась и, пока Элинор входила, Белл отчетливо разглядела Марианну, которая в слезах бросилась из гостиной к лестнице, а потом старшая дочь захлопнула дверь у себя за спиной, оставив Белл с Маргарет на дороге.

— Я ничего не могу объяснить, — сказал Уиллз.

К его чести, он выглядел не менее потрясенным, чем Марианна. Уиллз стоял на коврике у камина, в том самом месте, где и в тот день, когда спас Марианну от грозы, но теперь вид у него был напуганный и, подумала Элинор, какой-то побитый. Волосы висели, а лицо внезапно стало одновременно старше и печальней.