Встреча с Высшим Судьей казалась пугающе близкой. Что он прочтет в Книге жизни о моей собственной жизни? Я принялся вспоминать и понял, что всегда жил только сегодняшним днем и не то чтобы совсем не думал о Боге и Христе, однако молитвами особо себя не утруждал да и в церковь заходил не слишком часто. Впрочем, на хуторе, где хозяин ценил жатву больше воскресных проповедей, жить по-другому было затруднительно. А что касается молитвы, то, проработав пятнадцать часов на пашне, я частенько засыпал прямо возле кровати, стоя на коленях.

Недостойный. Это слово вдруг пришло мне на ум. Возможно, придумывать себе оправдания – это недостойно? Станет ли Судья слушать их? Я решил, что не станет, и едва не закричал от невыносимых мучений. Мучений, причиненных мне мыслями. Всего два дня осталось.

Нет. Это неправильно! Слишком уж больно!

И не только от мыслей, нет, боль пронзила руку! С трудом отогнав мрачные размышления, я понял, что рука заболела оттого, что Мария изо всех сил стиснула ее. Девушка беззвучно плакала, закусив губу. Я осторожно высвободил руку и приобнял ее за плечи. Девушка посмотрела на меня так, будто видела впервые в жизни, поднялась и хотела было уйти, но хозяин остановил ее:

– Мария! – Фон Хамборк, судя по его виду, чувствовал себя не лучше нашего, однако об обязанностях хозяина не забывал. – Неси пирог. По-моему, нам пора приступать к десерту.

Мария скрылась на кухне.

Плотник поднес ко рту кружку с пивом, но рука его так дрожала, что оно расплескалось, так и не попав в рот. Пиво заструилось по его подбородку, накапало на грудь, но плотник, похоже, не обратил на это внимания. Совсем как прежде, тем утром, он побледнел, словно мертвец (я теперь знал, насколько бледными бывают мертвецы), и не сводил полных ужаса глаз с черного оконного проема. По-прежнему глядя в окно, будто во сне, поставил кружку на стол и поднялся. С почти нечеловеческим усилием он наконец оторвал взгляд от окна, неразборчиво пробормотал что-то про “преподобного” и шагнул к задней двери.

Я почувствовал, как меня легонько ударили по ноге, и взглянул на Томаса. Указав взглядом на дверь, он чуть заметно кивнул головой, а после повернулся к трактирщику и сказал:

– Десерт нам сейчас просто необходим! Ничто так не возбуждает аппетит, как увлекательная беседа.

Я встал и, сделав вид, будто мне приспичило справить нужду, пошел за плотником.

Как обычно по вечерам, на стене над лестницей сиротливо горел один-единственный фонарь, а второй висел в коридоре второго этажа. Посредине же лестницы было довольно темно. Я быстро поднялся на несколько ступенек и услышал сверху слабый стук в дверь.

– Да? – донесся до меня голос священника.

Плотник говорил тихо, почти шепотом, но ветер за окном, к счастью, стих, и в ночной тишине я хорошо слышал его слова. Плотник сказал, что хочет спросить священника кое о чем. В ответ вновь послышалось “да”, но на этот раз немного нетерпеливое. Запинаясь, плотник попытался объяснить, в чем дело, однако тщетно. Наконец он выдавил:

– Тем, кто совершил убийство человека, – можно ли им в Судный день надеяться на помилование?

В ответ пастор прочел длинную проповедь о пятой заповеди, сказав, что Господь решает, кому жить и кому умереть, и что желающий искупить вину должен безоговорочно отдать себя на Суд Божий.

“И надеяться на лучшее”, – подумал я.

Похоже, такой ответ не успокоил плотника, и тот с прежней тревогой поинтересовался, нельзя ли считать определенные обстоятельства убийства смягчающими. Священник задумался, и его раздумье длилось так долго, что я забеспокоился: вдруг меня заметят и плотник спрыгнет вниз и схватит меня?.. Но Якоб в конце концов проговорил, что “не может дать ответа. На все Господня и Христова воля”.

Решив, что услышал достаточно, я осторожно спустился вниз и через заднюю дверь выскользнул на улицу. Мороз обжигал щеки, поэтому я торопливо справил нужду и поспешил вернуться в тепло.

Когда я открыл дверь в трактир, плотник как раз опустился на скамейку и махнул Марии, чтобы та принесла ему пива. Сейчас я видел его со спины – плотник казался мне спокойным, однако, подойдя к столу, я заметил, что он съежился и будто оцепенел от страха, который был вызван мыслями о событиях прошлого и о предсказаниях того, что ожидает нас в будущем.

“Есть ли оправдание его поступку?” – задумался я. Судя по отзывам, граф был человеком неприятным, но я вспомнил его тело в кузнице – мертвое и такое одинокое, и этот образ стал для меня ответом.

Кто, кроме Бога, осмелится вершить суд жизни и смерти?

Никто – откликнулось у меня в голове.

Я почувствовал на себе чей-то взгляд и поднял голову: на меня вопросительно смотрел Томас. Чуть кивнув, я почесал грудь. Сомнений не оставалось – возле нас за столом сидел убийца.

Томас беззвучно вздохнул и откинулся на спинку стула, который жалобно заскрипел. Вздохнул профессор явно с облегчением.

Хозяин был погружен в раздумья и едва ли вообще заметил, что мы с плотником выходили. Когда Томас наклонился к нему и заговорил, фон Хамборк вздрогнул.

– Это предсказание Нострадамуса… Имеется оно у вас на языке оригинала? – спросил Томас.

– Да… Да, имеется. Сейчас принесу, – он вскочил и в замешательстве замер возле стула, – тогда, наверное, я и супругу проведаю. Посмотрю, все ли с ней в порядке…

– Непременно! – одобрил Томас таким тоном, будто трактирщик предложил нечто необычайно мудрое.

Из кухни дивно пахло пирогом, отчего у меня чуть слюнки не потекли. Сладким меня не баловали. В Хорттене мы к такому не привыкли: если торговля в базарный день шла бойко, а хозяин был в добром расположении духа, то он покупал нам по леденцу, а в профессорском доме сладкое подавали, лишь когда принимали каких-нибудь особых гостей или по праздникам.

Хозяин вернулся, как раз когда Мария ставила на стол блюдо с марципановыми пирожными. Томас предложил сначала попробовать десерт, а потом разобраться с предсказанием.

– Отдельно – агнцы, и отдельно – козлищи, – сказал он, но никто не засмеялся.

Усевшись, я занял два стула: мне хотелось послушать, о чем Томас разговаривает с хозяином, но не хотел сидеть слишком близко к человеку, застывшему, будто соляной столп, по другую сторону от меня. К человеку, который совсем недавно сознался в убийстве. Поэтому, когда Мария вернулась к столу, она растерянно огляделась, выбирая место, а затем – я не понял почему – уселась на стул трактирщицы в конце стола.

Пирожные оказались отличные. От них пахло розовой водой и еще чем-то, что Томас назвал кориандром. Мы оба набросились на пирожные так, будто горячего блюда прежде и не ели. Мария тоже не отставала от нас, но сам хозяин мрачно ковырял в тарелке, и плотник вообще вряд ли заметил пирожные, а Бигги только покачала головой, когда ей предложили десерт.

Ели мы молча.

Доев, Томас провел пальцем по краю тарелки, собрав все до последней крошки, отодвинул тарелку и осторожно дотронулся до черной книги, лежавшей на столе возле трактирщика.