– Князь рязанский, Олег Всеволодович, к себе просит.

Я уже был собран, только сесть в возок. Во дворе княжеского дома стояли богато украшенные кареты, вокруг ходили по-иноземному одетые люди, слышался немецкий и французский говор. Меня препроводили к князю в гостиный зал. Я вошел, поклонился князю и боярам.

Почти все лавки были заняты видными рязанскими людьми, князь восседал на кресле, рядом сидела княгиня. Перед князем стояли иноземцы, среди которых я разглядел французского посла, которого оперировал по осени по поводу грыжи. Выглядел он прекрасно – розовые упитанные щеки. Поправился килограммов на пяток – прикинул я. Мы вежливо кивнули друг другу.

– Вот он, – француз указал на меня пальцем.

В голове мелькнули нехорошие мысли: «Неужели в чем виноват?»

– Вот какое дело, – начал князь. – Прибыло к нам немецкое и французское посольство, просят отпустить тебя, Юрий Григорьевич, в Москву, сильно, сказывают, занедужил посол немецкий Карл. Тамошние лекари не помогли, по старой памяти французский посол за тебя просить приехал. Поможешь ли? Приказать я не могу, ты, лекарь, свободный человек, не холоп, просить только. Вишь, оказывается и в столице о тебе знают.

Думал я недолго, срочных дел в Рязани не было, а в Москву чего не съездить – хоть погляжу, какая она.

– Хорошо, князь, – ответил я.

– Выезжать завтра, вместе с послами, воинов в сопровождение я выделю.

Раскланявшись, я поехал домой. После моего известия поднялся переполох. Надо было успеть собрать инструменты, материалы – я ведь не знал, что может понадобиться, личные вещи, деньги, успеть съездить в банк, отдать кое-какие распоряжения. Ночь перед отъездом прошла бурно – то любовные ласки Анастасии, то ее уговоры взять ее с собой и мои твердые отказы – долгая дорога и утомительная, родни там нет, остановиться негде. Лишь под утро, усталый, я заснул, проснувшись с тяжелой головой. Возок мой уже был готов, челядь заранее погрузила вещи. На передке гордо восседал неизменный Прохор.

После бурных проводов с рыданиями Анастасии подъехали на княжеский двор. Кареты были готовы, слуги в ожидании, но послы изволили выйти после долгого ожидания. Француз радостно поприветствовал меня, похлопал по плечу. Предложил ехать в своей карете. Я с удовольствием согласился – хотелось поговорить, как себя чувствует после операции, и хоть чего-то узнать, что с немецким послом случилось. Про посла я ничего не узнал, так как посол французский Филипп слышал лишь слухи. Поговорив с ним, я хотел перебраться в свой возок, но пришлось ждать остановки всей колонны на отдых и обед. Филипп предложил французского вина, я не отказался, а поскольку вино оказалось великолепным, а закуска ввиду дорожных условий скромной, к вечеру мы укушались, как в пору моей студенческой юности. С утра у обоих был бледный вид, и Филипп предложил поправиться. Закончилось тем же. Я не знаю, как он вел себя во Франции, но в России перенял не самые лучшие привычки.

Потихоньку миновали Коломну.

Дорога вытрясла всю душу, уже болели все кости и мягкие места. Хотелось помыться и полежать. Ближе к Москве дорога стала расширяться, но была такой же пыльной. Неторопливо переставляли ноги крестьянские клячи с телегами, полными грузов, кареты с важными ездоками, галопом пролетали гонцы и ратники. И над всем этим висела пыль, облаком въедливым и удушливым проникая всюду – в нос, глаза, волосы, одежду, обивку карет. Все было одинакового цвета – серо-коричневого. Путники периодически чихали, полоскали из фляжек с водой рты. В борьбе с пылью так незаметно и подъехали к Москве. Ба, деревянные стены, узкие улицы опять же с деревянными домами. На улицах слой пыли с навозом, отчего пыль была серо-желтой. Вот это белокаменная! Лишь ближе к центру стали попадаться мощенные дубовыми плахами улицы и каменные дома. Стало почище, меньше пыли. Крестьянских повозок тоже стало меньше, однако по улицам ходили толпы. Здесь были и ремесленники, и торговые люди, и священники, и семейные матроны, шедшие из церкви, и праздношатающиеся. Медленно пробиваясь через толпу, подъехали к домам немецкого посла. Меня привели в комнату, где я умылся и переоделся в чистую одежду, и тут же провели к больному. От усталости пошатывало.

В большой, богато обставленной комнате были задернуты тяжелые шторы, горели свечи, стоял тяжелый запах. По моему указанию шторы отдернули, распахнули окна. На широкой постели, на высоких подушках лежал дородный мужчина, среднего возраста с бритыми лицом и головою. После осмотра диагноз стал более-менее ясен, жаль только, что подтвердить или опровергнуть было нельзя – ни лаборатории, ни УЗИ не было. Я подозревал наличие камня в мочевом пузыре. Ясно, что отвары трав и прочие снадобья местных людей ему не помогали.

Спасти могла только операция. Больной постанывал, лоб его покрывала испарина. По-русски он говорил со смешным акцентом, но довольно неплохо.

Отдав распоряжение – приготовить во дворе легкую палатку или шатер, желательно из шелка, я собрался оперировать – необходим был свет. Обеспечить освещение свечами в комнате было затруднительно.

Напоил больного отваром опиума, и четверо слуг на простынях понесли его в палатку. Тщательно вымыв руки водой и обтерев самогоном, что я привез с собой, приступил к операции.

В мочевом пузыре оказался громадный камень, занимающий почти половину пузыря. После удаления камня я послойно ушил стенки мочевого пузыря, брюшину, мышцы и кожу. Делать операцию было крайне сложно, как говорят хирурги, больной дул живот, хорошей релаксации не было. Правда, удачно удалось остановить кровотечение. После перевязки посла в полубессознательном состоянии отнесли в спальню. Я умылся, попросил покушать и истопить баню. Прохор с повозкой располагался на заднем дворе и был челядью уже накормлен, а лошадь стояла под навесом. Основательно подкрепившись, я проведал больного. Состояние было адекватным после такого вмешательства. Попросив поставить в комнате еще одну кровать, я улегся и провалился в сон. Каждые два-три часа я вскакивал, как по будильнику, осматривал больного: щупал пульс, проверял, сухая ли повязка. Двое суток пролетели как в угаре. На третий день пациент очнулся, слабым голосом попросил воды. Кроме жены, я никого не подпускал к больному, кормил с ложечки бульонами, жиденькими кашами. Через четыре дня он стал присаживаться в постели, послеоперационная рана стала покрываться грануляциями, нагноений не было – чего я так боялся. Постепенно посол стал подниматься, хотя был еще слаб, но с каждым днем чувствовал себя увереннее. За прошедшие дни мы много разговаривали и между нами возникли доверительные отношения. Как-то Карл спросил, почему я прозябаю в дремучей России – любая страна с удовольствием примет такого лекаря. Оказывается, прооперированный мною год назад француз расписал меня во всех самых лучших красках местной знати и послам, и теперь, учитывая, что я в Москве, многие жаждут со мной встречи. Как-то не задумывался я ранее об отъезде в другие страны. Как говорится, где родился, там и пригодился. Еще не раз мы касались этой темы. Прошло десять дней, посол уже окреп, и я снял повязку. Дав ему советы по дальнейшему лечению – сборы трав, я подарил ему его же камень. Карл был удивлен: «Эта штука была у меня внутри?»