– Нет. – Она отвернулась, сдерживая слезы.

Мы просидели рядышком до самого утра, а потом раздались звуки взрывающихся снарядов. Миссия. Выследили.

Мы с Домиником, не прощаясь, чтобы не сглазить, побежали к своим.

Началось.

Не слышу, я не слышу криков, с которыми враги бегут прямо на нас, не слышу выстрелов, не слышу ударов. Не вижу, как яростно смешиваются два цвета – зеленый и черный, как гибнут люди, как штыки проникают в плоть, как пули пробивают насквозь и кровь, свежую алую кровь, я тоже не вижу.

Я бездумно перевязываю людей, я подаю Анаис инструменты, я зашиваю, промываю, отрезаю… А потом вскидываю голову.

– Анаис?! – Я расширившимися от ужаса глазами смотрела, как Доминика бьют по голове прикладом.

Схватила бинты и побежала прямо туда, где несколько тысяч человек убивали друг друга.

– Куда?! – раздался дикий крик Анаис, но я не остановилась, бежала в своем перепачканном наряде к нему.

Ничего не понимая, не проверив пульс и дыхание, потащила его к какому-то навесу. Может быть, сарай, может быть ангар? Дотащила, сама не знаю как. А когда наконец приложила руку к шее, пульса не было. Я даже не видела, что у него дыра в груди, там, где сердце.

Ничего не успела, даже осознать потерю, в сарай начали стрелять, и он рушился. Стены загорелись, крыша пылала, и балки начали падать, испугаться также не успела.

– Хватайся! Ну же, Ника! – Элиас, весь перемазанный грязью и копотью, тянул руку.

Я схватила его чуть выше запястья, и он вытащил меня из рушившегося укрытия. При этом одной рукой он держал всю крышу! Схватил в охапку и побежал прямо со мной на руках; винтовка, которая висела у него на плече, больно била по ноге рукоятью.

Он бежал напролом, ничего не замечая вокруг, к одному ему видимой цели. Рядом орали, дрались, убивали и умирали солдаты непонятно чьей армии. Что-то взрывалось, песок и кровь летели прямо в лицо, я зажмурилась, вовсе не потому, что не хотела смотреть.

В войне нет ничего интересного, она как извращенная изнанка мира, искалеченные люди похожи на сюрреалистическую фантазию маньяка. Черно-красный фон, оторванные конечности, изуродованные лица. Но есть в этом отвратительном зрелище что-то, что не позволяет отвернуться, тебя тошнит, сердце готово разорваться, и дышишь через раз – но все равно смотришь.

Он справился, добежал до пятачка на нашей территории, где военные медики уже перевязывали, осматривали и укладывали в огромный ящик раненых. Там людей просвечивали особыми лучами, искали застрявшие пули, ведь многие были без сознания от болевого шока.

Я, даже не пытаясь осознать, что здесь делает Элиас и как он нашел в этом нижнем мире меня, побежала Анаис на помощь.

– Идиотка! – крикнула она мне в лицо. – Куда ты потащилась, сумасшедшая девчонка?!

– Прости меня.

Не стала ни шутить, ни оправдываться, обняла ее крепко, наскоро вымыла руки в тазу, обработала спиртом и, схватив инструменты, побежала ассистировать.

Мальчишка-южанин, загорелый до черноты, лежал с пробитой головой. Не выживет, это я уже могла определить сразу.

Не знаю, сколько шел бой, но работать я закончила потому, что упала на землю. Кто-то отвел меня в палатку.

Когда проснулась, Анаис уже не было. Я открыла полог, за ним был пасторальный пейзаж. Пели птички, зеленела трава, легкий ветерок колыхал кроны деревьев. Красота! А рядом, в получасе ходьбы – озеро. Сотни погибших, и мертвым сном спит Доминик, он уже не сможет в нем искупаться.

Еще одна утрата, как же это больно.

В рукомойнике почти не было воды, тратила как можно более экономней. Сперва схожу к Анаис, вдруг нужна срочная помощь, а потом пойду к кашевару.

В нашем самодельном госпитале Анаис не было, я спросила о ней у Клода, коллеги по Истаду:

– Неужто тяжелых нет?

– Тяжелых полно, там кого-то с Дипмиссии зацепило. То ли когда он к своим возвращался, то ли когда к нам шел. Затребовали лучшего хирурга. Они вон в той палатке. – Он показал мне на небольшой зеленый шатер на краю лагеря.

– Отбились?

– Пока да, – кивнула.

То, чего я так боялась, все-таки произошло. Я сошла с ума. Этого и следовало ожидать. Человеческий мозг – хрупкая ваза, кому-то везет чуть больше – сразу не бьется, покрывается трещинами и еще долго стоит, а у кого-то рассыпается при первом ударе. Не могло здесь быть Элиаса, отец не отпустил бы его. Да и то, что мне привиделось, – сказка, человеку не под силу удержать рукой металлические балки, еще и в таком количестве.

Подошла к палатке, вокруг со скорбными лицами стояли дипломаты, знакомых среди них не было.

– Ника, детка, иди на улицу, тут уже не поможешь, – подошла ко мне Анаис у входа. – Пуля пробила легкое и застряла, – это приговор. Жить ему осталось считаные минуты, странно, что до сих пор жив. – Совсем еще мальчишка, тоже северянин – глаза как у тебя.

Меня повело в сторону, я видела, как мир распадается на отдельные, двухмерные картинки: застывшая Анаис, земляной пол шатра, сколоченные из досок носилки, внутрь которых страшно смотреть.

– Посмотрю все равно.

Справлюсь – сильная.

– Я в шатер. Догоняй. – Что-то ответила.

Когда Анаис вышла, собралась и подошла к раненому. Я всегда видела в нем это – холодную, идеальную красоту статуи. Ни одной кровинки, совершенно белый, вся красная жидкость – на бывших когда-то белыми бинтах, на груди, а глаза закрыты.

Уже без сознания…

Я села рядом, прямо на землю и тихо заплакала.

Его больше нет… а есть ли я? Вот он стоит напротив в окне витрины, вот смотрит, как списываю что-то с доски, вот его зрачки затопили радужку, и он тянется ко мне, в тень от письменного стола, гладит по волосам и украдкой касается прядей губами. Калейдоскоп из разноцветных картинок далекого прошлого…

Глупо, как же все это глупо.

– Все, хватит, я уже здоров! Да уйди же ты, глупое животное! Ника, отзови его!

– Элиас Белами, я убью тебя сама! – Отпустила контроль, разревелась, громко, качественно, со всхлипами.

Серебряный, убедившись, что пациент в порядке, исчез, напоследок подставив голову для ласки. Я повернулась: Элиас, срывая одной рукой грязные бинты, другой прижал меня к себе. Мы вцепились друг в друга и неистово целовались. Форменная юбка, безразмерная блузка, больничные штаны – там и нечего было снимать. Прикоснуться, соединиться так, чтобы не было ни одной частицы воздуха между телами. Никто не разделит, невозможно, мы одно целое, сумасшедшее, безумное целое.

Сплетенные руки на грязном платье, чувства так обострены, что любое прикосновение – смесь острого наслаждения и боли. На груди у него свежий розовый рубец, ты стал старше за эти месяцы, от былой юности нет и следа. Война сделала из мальчика мужчину.