— Нет, — глухо повторяет Дягилев, и моя воспаленная фантазия тут же добавляет, что это звучит как падение ножа гильотины. — Сколько, по-твоему, “нет” я еще согласен выслушать, зайка? Сколько еще шансов тебе дать, чтобы ты поняла, что нуждаешься во мне?

Сколько слов еще нужно сказать, чтобы объяснить? Пока он — Дягилев, а я — Афанасьева, нам нихрена не суждено, кроме того, что уже случилось, к моему сожалению. Даже того, что случилось, достаточно, чтобы устроить моему отцу инфаркт, а если случится что-то большее…

— Хочешь, я расскажу тебе, что будет, если ты еще раз скажешь мне это свое “нет” зайка? — Его четкие слова проникают, не через дверь, они будто вокруг меня, кипят в воздухе, жалят меня, отравляя страхом и искушением.

Я молчу. Я ужасно хочу, чтобы он ушел и отпустил меня. И в то же время я боюсь этого смертельно, до лихорадки, до темных кругов за зажмуренными веками.

Дягилев не ждет моего ответа. Дягилев продолжает.

— Все на самом деле очень просто, Соня, — беспощадно выговаривает Вадим с той стороны двери. — Еще одно “нет” — и я тебе поверю. Поверю, что ты не готова быть со мной ни на каких условиях, что готова оказаться в заднице, лишь бы я к тебе не приближался. Нет, я не уберу своих охранников, Соня, и Баринова по мере сил я буду от тебя отгонять. Возможно, ты все-таки с ним разведешься, некоторое время продержишься на плаву, а через пару месяцев все-таки помиришься с папой, чтобы снова стать его ценным вкладом, который он поспешит “заложить” новому кандидату.

На моем языке сухо и горько от этих слов. На самом деле так, возможно, все и будет, если взглянуть на это цинично. И все-таки… Все-таки он намерен мне помогать? Даже если я ему снова откажу? Красивая ложь для игрушки, что уж там.

— Ты снова выйдешь замуж, Соня, — мерно продолжает Дягилев. — Может, не сразу, может, через годик, и новый кандидат будет тебе скучен до тошноты, но тебя он устроит. Ведь папа его одобрил, а еще он не психопат, что точно достоинство. И начнется твоя семейная жизнь, Соня, в которой ты будешь приложением к богатому тихому мужу, и в которой ты будешь подыхать от пустоты, потому что хотеть ты будешь не унылого десятиминутного секса при выключенном свете. Ты будешь хотеть, чтобы тебя драли долго и жестко, чтобы тебя швыряли на колени или задирали тебе юбку, заваливая прямо на обеденный стол. Чтобы кто-то взял и отодрал твою чертову задницу, потому что ты отвратительно вела себя сегодня. И нет, это никуда не денется, этот твой голод.

От его сухой беспощадности шумит в ушах. И то, что он говорит — действительно заставляет некую часть меня восхищенно замереть. А хотела ли бы я того, о чем он говорит? Да пожалуй, но… С ним — мне нельзя. А с другими и не хочется особо.

— Ты выдержишь год, — Дягилев не умолкает. — Может быть — два. А после этого решишься. Темным вечером, тайком, наденешь маску и короткую юбчонку и поедешь в клуб. В самый убогий БДСМ-клуб, чтобы там тебя точно никто не опознал, ведь ты дочь Афанасьева, примерная жена и, может быть, даже мать. Никто ведь не должен знать, что эта примерная светская леди — такая бесстыдница, да? В убогих клубах тусуются паршивые Доминанты. Именно такому ты и достанешься, ведь ты настолько наивна, моя зайка, что тебе можно навешать на уши любую лапшу. И нет, тебе не дадут никакой анкеты, не расскажут, как надо, не будут вводить в Тему постепенно, чтобы ты успела привыкнуть. Воспитывать неофиток мало кто любит, часто — это скучно, и для многих — пустая трата времени. Нет, Соня, беречь тебя не будут. Тебя просто сломают, выдадут тебе столько боли и унижения, что ты не выдержишь и сбежишь. И шрам на душе у тебя все равно останется.

Что-то есть в его словах жутковатое, отчего по коже действительно бегут мурашки. Не волнительные, неприятные, потому что озвученная им перспектива — далеко не радужная. Верю ли я, что так будет? Я просто слушаю. Потому что не могу его не слушать.

— Что дальше? — Голос Вадима продолжает держать меня в своем плену, заставляет ловить каждое его слово. — Тут два варианта, прелесть моя. Либо ты сбежишь домой, и никогда больше не вернешься, но будешь подыхать от той же пустоты, которая станет лишь темнее. Либо ты будешь возвращаться. Снова и снова. И тебе будут делать хуже, тебя искалечат настолько, что возродить тебя можно будет только чудом. Страшно ли тебе сейчас? Нет, сомневаюсь. Вряд ли тебе сейчас страшно, вряд ли ты мне веришь, зайка, ты наверняка думаешь, что я ошибаюсь, что ты совсем не такая, что ты не будешь обманывать мужа и папу, и вообще будешь примерной женой. Я не буду тебя убеждать. И не буду рассказывать, сколько раз я видел такое. Одну такую идиотку даже пытался спасти. Вопрос лишь только в том, что в некоторых случаях даже хороший Хозяин уже не поможет.

Он замолкает, и в его последних словах неожиданно я слышу горечь. Вполне искреннюю, которую сложно счесть ложью. С ним это было?

Душный жар подкатывает ко мне снова. В этот раз еще сильнее, и в глазах начинают плыть темные круги.

Самое наглое с моей стороны — ощущать сейчас ревность. Думать о том, что Дягилев уже кого-то подчинял, кого-то ставил на колени. Хотя это и было очевидно, но я же об этом раньше прицельно не задумывалась. Нет, это форменный идиотизм, но тем не менее. Что он с ними делал? Что чувствовал?



— Соня, открой мне дверь, — устало произносит Вадим. — Мы поговорим и решим наши вопросы.

Это не приказ, но и не просьба. Это просто его воля, рожденная на свет. Заканчивается и его терпение. Кажется, сейчас ему больше всего хочется послать все — и меня в первую очередь, к чертовой матери, и уйти. Тем более что ему, скорей всего, есть к кому. Сомневаюсь, что я — единственная женщина в столице, которая повелась на его угольно-черные жгучие глаза и зашкаливающе наглую манеру вертеть женщиной как ему угодно.

Мои пальцы стискиваются на ключе внутреннего замка. Повернуть бы его, вот только — мне кажется, что я рухну на колени прямо на лестничной площадке. Обязательно рухну, стисну пальцами ткань брюк Дягилева и буду умолять о прощении. Я не могу. Я не могу так позорить фамилию. Господи, никогда в жизни я не ненавидела свою фамилию так, как сейчас.

— Хорошо, Соня, я тебя понял. Ухожу, — ровно произносит Вадим за дверью. И вот тут земля под моими ногами пошатывается окончательно. И я все-таки теряю сознание, погружаясь в жаркую темноту.

Иногда Дягилеву хочется быть персонажем из мультика. Ну вот таким, который взглядом может испепелить преграды на своем пути. Ох, тогда не поздоровилось бы мелкой нахалке. Очень уж хочется Вадиму посмотреть, насколько зайка будет смелой, стоя лицом к лицу с ним, глядя в глаза.

Она не открывает, а меж тем терпение уже заканчивается. И если инстинкты яростно ревут, требуя продолжать “штурм крепости”, то рассудок Вадима коней уже осаживает.

Дягилев любил сложные замки. Но терпеть не мог биться головой об наглухо запертую дверь. В конце концов, если женщина столько раз говорит “нет” — можно сделать ей одолжение и наконец её услышать.