Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня его аристократически правильные черты лица, длинный прямой нос и модная стрижка с выбритыми висками никогда не трогали. Зато чертит он как Бог. Поэтому его лекции стараюсь никогда не пропускать.
Смотрю прямо ему в глаза.
— Нет, пытаюсь заставить этот фикус взлететь силой мысли, — говорю громко, утыкаясь взглядом в раскрытый тетрадный блок. — Простите.
По аудитории летят приглушённые смешки.
Преподаватель что-то хмыкает, но на мою удачу решает больше не прессовать меня и возвращается к объяснению материала. Который я опять не слушаю. Делаю вид, что пишу, а сама бесцельно вывожу на клетчатом листке линии чёрной гелевой ручкой, которые быстро складываются в два стоящих друг напротив друга панельных дома.
В окнах схематично рисую людей. Парня и девушку. Между домами вывожу сердце. Звонок обрывает меня на штриховке, и я в ужасе смотрю на этот сентиментальный эскиз, только что вышедший из-под моего пера вместо лекции.
Выдираю листок и, безжалостно скомкав, пихаю в сумку.
Перед больницей заезжаю в магазин и покупаю немного фруктов. Всё же навещать больного еду.
Надеюсь, его мать привезла ему всё необходимое. От трусов до зубной щётки. Я вчера смогла ей дозвониться только после третьего раза, и мне показалось, что она не очень-то и удивилась, узнав, что Матвей в больнице. Ахнула и, записав данные, бросила трубку, не попрощавшись. Видимо, на стрессе.
Я вот до сих пор стрессую.
Чёртов Громов.
Это же надо было… вот так… вляпаться, и совсем не в грязь!
Около палаты торможу. Медсестра на посту сказала, что Матвей давно проснулся, но ему нужно больше отдыха. Короче, пустила меня к нему, только когда я назвала фамилию отца.
И вот я здесь.
Сердце сводит судорогой. Приказываю ему бросить эту слащавую ерунду и заняться своими прямыми обязанностями. Качать кровь и биться допустимые семьдесят — девяносто ударов в минуту, а не шарашить все сто двадцать от предвкушения встречи с объектом мужского пола.
Громов меня раздражает. И точка.
Ага, именно поэтому ты притащила ему бананы и сетку апельсинов.
Ой, да заткнись! — велю своему уже слишком болтливому внутреннему голосу.
Толкаю дверь и заглядываю внутрь.
Светло. Тихо. Пахнет хлоркой и медикаментами.
Матвей лежит на единственной кровати. На спине. Бледный и похудевший. Глаза закрыты. Грудь мерно вздымается от дыхания. Спит?
Разочарование накатывает волной.
Но так даже лучше. Оставлю всё и уйду.
О его здоровье потом узнаю через папу… и… всё. Конец. Фантазиям и влажным мечтам. И никаких больше сердечек, выведенных в тетрадке во время лекции.
Стараясь не шуметь, ступаю в палату.
Опускаю пакеты на стул у противоположной от кровати стены и ещё раз оглядываюсь.
Очень пусто. Никаких личных вещей. У него так никого и не было? Даже мать не приезжала? Как же так?
Горло сжимается спазмом.
Внезапно Громов поднимает руку, чешет кончик носа и открывает глаза. Я замираю на месте как преступница. Не шевелюсь. Сердце грохочет так громко. Он тоже его слышит? Потому что мутным взглядом сразу прилипает прямо ко мне.
— Привет… — произношу тихо и делаю шаг ближе. — Ты как?
— Привет, Лера, — выдыхает Матвей, внимательно вглядываясь в моё лицо.
Хмурится. А затем улыбается. Словно ждал.
Глава 21
— Разбудила? — спрашиваю, подходя ближе.
Пристально рассматриваю Громова. Большая часть его туловища закрыта одеялом, руки лежат поверх, в одну воткнут катетер с капельницей, через которую лекарство медленно проникает в его тело. На нём нет футболки, левое плечо перетянуто бинтами. И я сглатываю тугой ком в горле. Надо было захватить одну из футболок Саввы. Почему не додумалась? Глаза больные, усталые. Бровь опять разбита. Ресницы кое-где слиплись, губы потрескались. Под щекой красуется ещё одна ссадина.
Красавчик, что ещё сказать. Аж сердце сжимается. Никогда не думала, что могу быть такой сердобольной. Жалость к парню хлещет через край.
Мне хочется дотронуться до его щеки, совсем как в машине. Погладить затылок. Подарить хоть какую-то ласку. Он же тут совсем один.
— Я не спал. Дремал. Здесь от скуки свихнуться можно, — чуть осипшим голосом выдаёт Матвей. — И сдохнуть. Ничего делать не дают.
— А ты хотел бы опять на байк запрыгнуть и сделать сальто? Одного тебе мало было?
— Зато ты здесь. Игра стоила свеч, не находишь? — нагло подмигивает.
Цокаю языком и подхожу ещё ближе. Около окна стоит стул, и я, взяв его за спинку, двигаю к кровати. Хотела оставить продукты и уйти, но сейчас понимаю, что не могу бросить Громова. Ему одиноко. У меня нет особо дел. Могу с ним поболтать.
— Мог просто позвать меня куда-нибудь, — говорю, не подумав.
— И ты бы пошла? Даже не попытавшись отгрызть мне руку, если бы я попробовал взять тебя за неё?
— Теперь ты этого не узнаешь, — пожимаю плечами и смотрю на парня.
— Жаль. Может, сделаешь скидку на травмы и дашь мне шанс?
— Не-а. Ты теперь дефектный.
— На мне всё заживает как на коте.
— Только помни, что у тебя, в отличие от помойных котов, не девять жизней.
— Эй, фильтруй базар, Коротышка! — наигранно возмущается.
— Я лишь констатирую сухие факты.
— Лучше бы ты продемонстрировала мне кое-какие мокрые.
— Боже, Громов, — качаю головой, прикусив губу. — Может, ты вернешь свою вчерашнюю версию, когда не затыкаясь нёс романтический бред?
— Я что-то говорил тебе? — морщит лоб. — Ни черта не помню.
— Очень удобно, — хмыкаю я и, закинув ногу на ногу, откидываюсь на спинку стула.
Матвей улыбается. В его усталых глазах загорается веселый нахальный блеск, и я, подхватив его волну, тоже не могу сдержать улыбки. Так и пялимся друг на друга. Вдруг в палате становится светлее. Словно кто-то включил дополнительный источник света и направил его на нас. Громов медленно моргает, я, воспользовавшись моментом, разрываю затянувшийся зрительный контакт и странную тишину, повисшую между нами.
Повернувшись к окну, обнаруживаю, что из-за хмурых серых облаков вышло солнце. Его не было уже несколько дней, постоянно шли дожди. А теперь вот торчит край голубого чистого неба и лучи длинными полосами прорываются вниз к земле.
— Солнце, — констатирую очевидное, голос почему-то звучит чуть приглушённо. — Красиво.
— Да. Очень, — долетает до меня тихое.
И волоски на руках встают дыбом. Словно Громов не о погоде говорит,
