Мне не так то уж и часто с афганцами приходилось общаться. Ну кого я знал то по большому счету? Пару торгашей на Кундузком аэродроме, те кому мы продавали трофеи. Хитрые, нравственно скользкие и весьма неприятные люди. Ведь знали, знали они суки такие, откуда мы барахло брали. И ничего все брали, по дешевке покупали вещи, поощрительно улыбались когда мы к ним заходили. Афганская армия и царандой? За всех говорить не буду, но те кого я встречал лично, были… ну не хотели они воевать вот и все, нам за них отдуваться приходилось. Бывало что и пиз…ли их за это. Мирное население? Ну как я их мог увидать в их обычной жизни, да никак. Во время операций мы заходили с обыском в их дома. С оружием вламывались в их жизнь, искали винтовки и автоматы, пулеметы и взрывчатку, боеприпасы, а находили… ну в общем с таких операций мы всегда затаренные барахлом возвращались. А они стояли и смотрели на нас, растерянные, испуганные, робко-приниженные и… постоянно шло пополнение в отряды моджахедов.

Душманы? Видал я их и не раз. И в бою встречался и на пленных любовался. Ну бой это дело понятное, в тебя стреляют и ты стреляешь, вот и все дела. А вот пленные… до дрожи до судорог они нас боялись. Ну и не церемонились с ними. Ожесточается человек на войне, вот и… ну тем кому очень сильно повезло, тех местным властям передавали. В оправдание одно скажу: резать наших пленных, духи первые стали. Первые месяцы в Афгане наши вообще пленных отпускали, в самом худшем случае дадут пару раз по морде и катись бабаёк к себе домой. А потом, когда наших убитых товарищей в цинковых гробах домой провожали, потом, когда видели как разделывают наших ребятишек угодивших к духам в плен, то… эх под такую мать, вот и понеслась война по кочкам. И еще скажу: удовольствия от этого никто не получал, садистов среди нас не было. Как поступал лично я? Скажем так: я от участия в таких мероприятиях уклонялся, а меня никто и не заставлял. Бывало такое, что иной раз и отпускали захваченных духов. Одного помню: вот тот настоящий мужик был, помолился и молча встал под стволы, не валялся в ногах не просил о пощаде. Его то как раз и отпустили. Пацанов лет пятнадцати-шестнадцати кто с дури в отряды к духам попал, тоже отпускали. Конечно они уже не дети, но и не взрослые. «Да его на хер! Еще такой грех на душу брать» — так один раз в этом случае П*** сказал. И все с ним согласились. Стариков, женщин и детей никогда не трогали. Вот уж чего не было, так не было.

Знаете если предельно откровенно, то мы тогда афганцев просто не уважали, свысока на них смотрели и они это чувствовали. И согласитесь ведь любому человеку будет обидно, если к нему в дом посторонние вломятся, поселятся там без разрешения, да еще презирать хозяев будут.

А теперь? Теперь спустя десятилетия после нашего ухода, теперь когда уже в третьем тысячелетии опять почти десять лет идет в Афгане новая война, что мы теперь думаем об этой стране и ее народе? Ну хорошо не мы, за всех не имею право говорить, я что думаю? Так вот признаюсь: сейчас уважаю. Просто уважаю вот и все. Афганцы! Вы сумели выстоять против советской, самой лучшей армии в мире, десять лет вы воевали с нами, у нас один призыв менял другой, а вы оставались без смены и от года к году становились сильнее. Вы и теперь противостоите чужой армии, что вошла на вашу землю. С оружием в руках вы защищаете свое право жить по своим обычаям и законам. Такой народ нельзя не уважать. И еще, желаю вам афганцы и в новой войне одержать нравственную победу.

Но это когда еще будет…, а сегодня шестого сентября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года от места сбора нашей роты мне навстречу бежит довольный улыбающийся Муха и кивая на нашу полную продуктов плащ накидку, кричит:

— Жратвы набрали? Молодцы!

— Афганский брат Жука нас угостил, — хохочет Филон и уклонятся от подзатыльника который ему хочет отвесить разъяренный Жук.

— Жук! — орет идущий за Мухой, Лёха, — А у тебя что тут брат есть?

— Ага! — смеюсь я, — все люди братья, а жуки так они всем братьям братья…

И бросив плащ- накидку убегаю от доведенного до белого каления нашими подначками, Жука.

Выписка из боевого формуляра в/44585

— Ааааааа, ма…ма….. мамочка как больно… — истошным криком заходится Сёмка Д***.

Не зови маму солдат, не поможет она тебе, там далеко в Союзе молится она за тебя, нет тут твоей мамы, а есть мы твои товарищи, и колет тебе санинструктор уже пятый тюбик промедола, но не снимает он боль в раздробленной разрывной пулей ноге, и ты кричишь:

— Мама! Мамочка… помоги….

Горный массив под Файзабадом, третий день операции, время где-то около полудня. Нашу роту в горах зажали. Солнце вовсю светит, теней почти нет, мы как на ладони, бей не хочу. Пятеро у нас раненых, двое тяжелых. Отстреливаемся мы, да что толку, бьют по нам с господствующей высоты из пулеметов, укрыться почти негде, еще пару часов и все… не будет больше второй роты…. все тут поляжем…

Воет с раздробленной ногой Семка, командир расчета АГС — 17, хрипит раненый в грудь Мишка С*** просит:

— Воды дайте воды!

— Нельзя тебе Миша воды, потерпи, — уговаривает его Юрка Е***.

— Да пошел ты на х. й! — орет Мишка, и задыхается от крика, кровь пузырями изо рта пошла.

Я от них в трех метрах лежу, за камнями голову прячу. Весело тоненько посвистывают пульки. Слушая их посвист машинально отмечаю: не моя, не моя. Давно я уже служу вот и знаю, что свою пулю не услышишь. Раз посвистывают значит не моя. А чья?

— Твою мать! — слышу полное злобы и боли матерное ругательство. Оглядываюсь, ранен Сережка О***.

— Куда тебя?

— В ногу, — хрипит Серега, и тут же, — ты ко мне не лезь сам перевяжу, — советует, — меняй позицию, пристрелялись к нам.

Сил нет вопли и крики раненых слушать, помочь то ничем не можешь, и позицию надо менять, помедлишь, убьют. Извиваясь я быстро переползаю по камням к большому валуну, рвется выцветшее ветхое хб, на лоскуты расползается. Ничего будем живы зашьем. За валуном устанавливаю на сошках свой пулемет, прикидываю куда стрелять, наметил. Вот он! На противоположенной горке за камнями укрылся. Ну держись бабаек… Прицел пятьсот, огонь! Жри падла! Длинными очередями со своего РПКСа веду огонь. Досыта тебя сука душманская свинцом напою. И он меня заметил, определил откуда огонь ведется. Стал я с духом пулеметчиком в смертную огневую игру состязаться. Кто кого? Все посвистывают и посвистывают пульки. Не моя, не моя, по-прежнему краем сознания отмечаю я. Лучше я стрелял, на полигоне в Гайджунае учился, здесь в Афгане шлифовал стрелковое свое уменье. Вот и загасил я его. Да только не один он был, штук пять пулеметов по нам било, расстояние между горами метров пятьсот, для стрельбы из пулемета самая та дистанция, убойная. А тут еще и душманские снайпера подключились. Прямо скажем хреновые снайпера, только вести огонь все опаснее и опаснее, все ближе и ближе пульки ложатся. Не моя, не моя пока еще не моя, брызгают в лицо каменные крошки, чуть не попал в меня снайпер, совсем рядышком с головой пуля ударила, не моя, вытираю рукавом х/б потное лицо и стреляю. Ствол пулемета уже раскалился, плюнь зашипит, уже три магазина я расстрелял, всего то за пару минут. И страха особого нет, и азарта нет, ничего нет, как оцепенела душа, безразлично на всё смотришь, равнодушно. Прицел! Ловлю в прорези прицела, снайпера. Огонь! Бьет отдачей приклад пулемета. Мимо. Прицел! Огонь! И по мне уже двое стреляют снайпер и пулеметчик. Огонь, сменить магазин в пулемете и опять, огонь. Убьют так убьют, да и х. й с ними, зато больше в караулы ходить не буду. Сверлят слух крики раненых, все свистят и свистят пульки, захлебываются ответным огнем автоматы и пулеметы бойцов второй роты. Не долго нам братцы жить осталось, ох и не долго.