Как бы то не было, а больше духи через нашу роту прорываться не пытались. Они растворились среди местного населения. Дальше их царандой выявлял, их батальон и наша рота совместно действовала.

Мы кишлак окружаем и постами блокируем, а царандой кишлак шерстит, всё там на уши ставит. Советские части старались на прочесывания в населенные пункты не допускать, уж больно потом многого жалоб от местного населения на наших интернационалистов поступало.

Гурьбой без строя, идет через наш пост группа царандой человек тридцать, мельком нас оглядывают и дальше. А тут раз! Один другому что-то кричит и все возле нас тормозят и разглядывают. Даже те кто вперед ушел возвращаются. Смотрят, смотрят да как заржут и на Жука грязными пальцами показывают. Жук это сержант и.о. командира четвертого взвода. Он после гибели лейтенанта Игоря О*** взвод принял. Нормально справлялся. В этот раз я с ним в одну боевую группу попал. Жук резкий паренек, росту среднего да здоровый как бык, черноволосый, смуглый, скуластый, дерзкий на руку. Пальцем на него показывать, да еще и смеяться при этом, это дело весьма опасное для здоровья.

— Урою! — хмуро обещает Жук смеющемуся царандою, и угрожающе ворчит, — Заткнись!

Те все хохочут. Нам обидно, чего это они? А там и злоба подкатила, это над нами смеяться? Над советским десантом смеяться? Ну вашу мать!

Их тридцать нас четверо, мы переглянулись и без слов решили: «Отпи…ть!» Быстренько распределяем кто кого бить будет. И тут афганцы из своей группы выпихивают солдатика. Мы как глянули на него так все трое: Филон, Баллон и я, как угорели от хохота, а Жук чего с ним сроду не бывало, покраснел. Афганец царандой как две капли воды на Жука похож. Не просто похож — копия. Форма другая, лицо погрязнее, а так лицо и фигура один в один схожи.

Афганцы, что царандой, что армейцы, нас мягко говоря недолюбливали, мы их за крайне низкие боевые качества, откровенно презирали. Поэтому отношения между нами при встречах были насторожено-неприязненные. А тут афганцы хохочут, мы регочим, они в сторону Жука все пальцами тычут, мы на ихнего солдатика показываем. Невольно так получилось, что круг из солдатни образовался все вперемежку стоим, а в центре круга Жук и его копия друг на друга пялятся. Они одинаковыми жестами чешут головы, а мы аж пополам от смеха гнемся.

— Заткнитесь! — это Жук нам кричит и еще сильнее от злости краснеет, его альтер-эго весь красный тоже своим что-то кричит.

Батюшки! Так у них даже тембр голоса и интонации одинаковые. Хохот стоит оглушающий. Жук не выдержал и пошел из хохочущего окружения на прорыв, двинул мне кулаком в солнечное сплетение, я загнулся, он безудержно матерясь шагнул в образовавшийся промежуток и вышел из круга.

Царандои пошли в кишлак, мы расположились по постам и только было собрались продолжить развлечение, подкалывая Жука его родственными связями с афганским народом, как он опережая все возможные подъ…ки коротко и крайне злобно заявил:

— Вот кто хоть слово скажет, на месте убью.

Убить бы конечно не убил, но отмудохал бы это точно. А нам на операциях вот только драк и не хватало. Короче все заткнулись.

Через два часа царандой возвращаются с прочесывания. Никаких духов они не нашли, но нам это и не интересно было. Ну их на х…й этих духов. Не до них. Мы высматриваем копию Жука. Вот он идет «родной» и весь затаренный барахлом. Царандой не хуже нашего брата в селениях мародерничали.

Афганский Жук идет к советскому Жуку и смущенно улыбается. Афганцы со своей стороны на братскую встречу любуются, мы со своей. Только переглядываемся между собой да улыбаемся. Жук царандой передает Жуку десантнику какой то небольшой предметик. Наш Жук посмотрев на него и чуть помедлив достает из внутреннего кармана х/б значок и отдает его афганскому Жуку.

Царандой к нам подходят и пошло братание. Мне улыбающийся белозубый молодой афганец передает небольшой транзисторный приемник и дружески хлопает по плечу, а мне отдарится то не чем, не пулемет же свой отдавать, свинчиваю с петлиц формы знаки различия десантников «парашют и два отходящих от него самолета» отдаю. Держи на память! И в свою очередь хлопаю царандоя. Второй подходит сует мне в руки связанную за ноги трепещущую курицы, я достаю из РД пакет с сухарями и его угощаю. Смотрю, а наши то с царандоями чуть ли не обнимаются, они нам отрывками из ломано-матерного русского языка что-то объяснить хотят, мы мешая знакомые слова на пушту и дари им отвечаем. А еще нам царандои полно жратвы натащили и фрукты и лепешки свежие и сыр и кур связанных. Все на плащ-накидках навалено. Ох и пожрем же мы сегодня ребята.

Не уважали мы ихнию армию, они нас недолюбливали, а тут… не интернационализм, просто обычная человеческая приязнь между людьми возникла, бывает же такое. Бывает только уж так редко, что надолго запоминается.

Царандой уходит, мы тоже собираемся. У наших ни у кого на форме не осталось ни звездочек ни знаков отличия, даже лычки у кого были и те поспороли и отдали. Десант, а после братания с афганцами на босяков дезертиров стали похожи.

Пока шли к месту общего сбора роты я все еще посмеиваясь полюбопытствовал:

— Жук! А чего тебе братка подарил?

— Да какой он мне братка?! — раздраженно повышенным тоном прикрикнул Жук, а потом все же достал из кармана х/б и показал подарок. Золотым солнечным сиянием сверкнул небольшой тоненький полумесяц на тонкой мелкозернистой цепочке.

— А ты ему?

— Знак «Гвардия» — нехотя признался Жук, и вздохнул, — я его на дембель берег, да вот отдать пришлось.

— Мы что одни всё тащить должны?! — разом возмутились Баллон и Филон шедшие за нами и несшие тяжелую набитую продуктами плащ-накидку.

Говорят есть такое поверье, что встреча двойника это к смерти. Ну не знаю как там в теории, а на практике Жук на дембель ушел живой и здоровый. Его афганский двойник «братка»? Не знаю, больше не встречал.

Советской гвардии афганский царандой, если ты жив, то теперь уж небось почтенный аксакал, уже небось внуки у тебя бегают. Может ты им с улыбкой рассказываешь про своего русского двойника и объясняешь, что была и промеж нас обычная человеческая приязнь. Надеюсь ты сохранил знак «Гвардия». Насколько я Жука знаю, он твой подарок точно сохранил. Насколько я его знаю уж он то точно рассказал своим детям, о своем афганском «братке» и о том что вспыхивала золотом между нами и афганцами обыкновенная человеческая симпатия. Вот только редко это было.

А ведь чаще совсем иначе все происходило. Мы пришли в Афган из двадцатого века, а они в пятнадцатом жили. Тут разница была не в летоисчислении, а в мироощущении. Они для нас чужими были. А мы? Мы то кем для них были? Инородным телом вот кем. А если инородное тело попадает в живой организм, тот бороться с ним начинает, а дальше: или болеет и умирает; или выздоравливает и выталкивает. Вот с нами боролись и вытолкнули. А ведь мы сильнее были, во всем их превосходили. В боевой технике подавляющее превосходство, в воинской выучке наши солдаты намного лучше духов были, не было не одно крупного боя которой бы мы проиграли. Да у нас были потери, но у них они были еще больше. Так почему? Почему же мы ушли? Ушли не потерпев военного поражения и проиграв эту войну. У нас истощились нравственные силы, у нас не хватило воли продолжать эту войну и на мой взгляд самое главное: нам простым солдатам не нужна была победа в этой войне. Не стоял вопрос перед нами вопрос: «Или мы — или они. Третьего не дано». Да мы очень неплохо воевали, но как-то без души, без того нравственного подъема который всегда приводил к победам русскую армию. На своей земле душа Афганистана оказалась сильнее, а духи были его воинами и это не тавтология, просто так вышло.