Святой Венанций Фортунат. Гимн в честь креста

«О ключ Давидов! О жезл Иессея! О утренняя звезда!»

Элеонора де Пейен с трепетом слушала, как Норберт и Альберик нараспев читают «Семь великих антифонов». За шатром Гуго было темно и холодно. Внутри же горел маленький костер, которому помогали бороться с морозным холодом две коптевшие свечи, едва рассеивающие мрак. Заканчивался 1097 год, год железа и крови. Покидая Дорилей, крестоносцы из «Армии Господа» думали, что Рождество Христово они будут праздновать в хлеву, где родился Спаситель, в Вифлееме, а их боевые штандарты будут развеваться над крепостными валами Иерусалима. Вместо этого им довелось пройти через долину ада и встретить на своем пути Антиохию — город из железа и стали, опасное препятствие, настоящий валун, преградивший им дорогу. Антиохия! «Армия Господа» не могла обойти ее, потому что этот город обеспечивал господство над северной частью Сирии. Оттуда могли перерезать пути снабжения крестоносцев и сделать невозможной какую-либо помощь со стороны византийского императора. «А придет ли эта помощь?» — мучительно раздумывала Элеонора, кусая ногти.

Она попыталась сдержать волну жалости к себе и оглянулась вокруг. Когда они выходили из Константинополя, их было семьдесят тысяч. Теперь же в «Армии Господа» насчитывалось около пятидесяти тысяч воинов. Через всю Азию протянулась длинная вереница крестов и могил. Ныне вместе с ними шла целая армия призраков. Элеонора на миг закрыла глаза и поблагодарила Бога за то, что в живых остались хотя бы самые близкие: Гуго и Готфрид, Альберик и Норберт, Теодор, Бельтран и Имогена…Все они выжили, да, но это были какие-то серые люди с седыми волосами: их лица были серыми, души были серыми, изо дня в день они влачили серое существование в серых осенних сумерках перед нависшей над ними огромной глыбой Антиохии. Снова и снова пыталась Элеонора взять себя в руки. А были и другие серые люди, изможденные тела которых так и остались лежать вдоль пыльных дорог. Поэтому неудивительно, что на мрачную трапезу, потеряв страх, нахально приходили волки. Стали часто появляться львы, учуяв запах гниющей плоти. Медведи вылезли из берлог, чтобы поживиться, а собаки — из своих лежбищ и укрытий. К этим тварям вскоре присоединились все существа, обладавшие способностью издалека чуять запах мертвечины. Их постоянными спутниками стали стервятники, черными стаями кружившие в небе. Эти отвратительные птицы так объедались тухлым мясом, что были не в состоянии подняться в воздух, и вскоре деревья и кусты вдоль дорог покрылись их перьями и недоеденной мертвечиной, а на головы идущих часто падали капли крови и куски протухшего мяса. Неужели на крестоносцев пало проклятье? Элеоноре вспомнилось, как они проходили мимо одного заброшенного кладбища. Она забыла, в каком селе и в какой провинции это было, потому что теперь они все казались ей одинаковыми, но это кладбище отчетливо запомнилось ей на всю жизнь! Откуда-то из осыпающихся надгробий выползла уродливая старуха — тощая и грязная, с копной спутанных волос на голове. Она стала подпрыгивать на могильном камне и визжа выкрикивать проклятия, пока какой-то лучник не выпустил стрелу прямо ей в шею. Она так и осталась лежать в луже крови. Никому не было до нее никакого дела, но, может, они убили ведьму?

— Элеонора, ты здесь?

Она подняла голову. Это был Гуго. Он стоял и смотрел на нее покрасневшими глазами. Элеонора сокрушенно покачала головой и поднялась. Брат взял ее за руки.

— Элеонора, ты неплохо выглядишь!

— А ты — еще лучше, — пошутила она.

— Мы должны взять этот город!

— Но как? — спросила она. — Расправить крылья и перелететь через стены?

Гуго отпустил ее руку, что-то пробормотал про Боэмунда и вышел прочь. Элеонора закрыла глаза и быстро помолилась. Она обошлась с братом слишком резко. Все они страдали от голода, холода и усталости. На миг ей вспомнилось Рождество в их поместье в Компьене: потрескивают дрова, приятно пахнет свежее жареное мясо, а бокалы полнятся сладким вином.

— Когда же это закончится?!

— Закончится что, госпожа сестра?

Элеонора открыла глаза. На нее с удивлением смотрел писец Симеон.

— Я хочу есть. Я хочу мяса, — недовольно заявила она.

— Надеюсь, не человеческого? — пошутил он. — Пойдемте со мной, госпожа.

Элеонора вышла вслед за Симеоном из шатра, и они двинулись через притихший холодный лагерь. Повсюду виднелись костры, на которых готовили пищу. Вокруг них теснились мужчины, женщины и дети. Им хотелось тепла и еды.

Штандарты, грязные и потрепанные, развевались на древках. Элеонора отвернулась. Один лишь вид ее сотоварищей усиливал ее подавленность. Подойдя к своему шатру, она спросила, где Имогена.

Симеон пожал плечами.

— Там же, где и всегда! Бельтран знает, где раздобыть еду. Поэтому там, где еда и Бельтран, всегда можно найти и Имогену.

Элеонора села на влажные подушки. Симеон нарезал свежеприготовленное мясо маленькими кусочками, положил немного на кусок пергамента и подал Элеоноре.

— Ешьте, госпожа! Смотрите, что у меня еще есть! — С этими словами Симеон распахнул свой кожаный камзол, снятый с убитого солдата, и вытащил маленький бурдюк с вином.

Какое-то время они сидели молча, по очереди отхлебывая из бурдюка. Потом Симеон принялся сооружать небольшой костер, насобирав сучьев и всякой сухой всячины. Дым костра был вонючим, однако его слабое пламя давало хоть какое-то тепло.

— Госпожа, а давайте-ка вернемся к летописи. Не будем же мы все время сидеть и пялиться на огонь!

Элеонора согласно кивнула. После мяса и вина она почувствовала себя лучше, хотя живот слегка побаливал.

— Да, — прошептала она. — Это было бы неплохо.

Они устроились поудобнее. «Симеон стал хорошим помощником», — подумала Элеонора. А потом снова мысленно выругала себя за то, что срывала на нем свою ожесточенность. Ведь Симеон был другом. Он рассказал ей немного о своей жизни. О том, как первая его жена умерла от горячки, а вторую жену и маленького сына украли турецкие разбойники.

— Один Бог знает, где они сейчас, госпожа, — вздохнул он. — Может, когда-то нам суждено встретиться…

Элеонора поняла, что у Симеона тоже есть свой список печалей, своя сума с горестями и болями. Писец стал большим специалистом по добыванию пищи, и эта его побочная профессия спасала их от голода. За то, что Элеонора оказывала ему протекцию, Симеон платил беззаветной верностью. К тому же он часто упрашивал ее рассказывать о пережитом и настаивал на продолжении летописи.

— Другие ведь тоже этим занимаются, — заметил он. — Например, Стефан Блуаский пишет длиннющие и очень подробные письма своей жене.

Лишения, пережитые во время похода, а также ужасы продолжительной осады почти отбили у Элеоноры желание размышлять и вспоминать о былом. Симеон старался как-то развлечь ее новостями, скандалами и слухами. Она вспомнила о том, как Гуго говорил ей о предателе, шпионе в их среде, однако Симеон заметил, что в их лагере, вероятно, действует целый легион турецких шпионов. Они, конечно же, занимаются тем, что собирают сведения о положении дел у франков, и эти сведения не могли не радовать сердца тех, кто укрылся в Антиохии. Наверное, это шпионы распространяли в лагере путающие слухи о том, что из Египта вскоре выступит армия, которая прижмет крестоносцев к стенам Антиохии и полностью их уничтожит. Но наиболее важным было то, что едкие замечания Симеона по поводу религии начали влиять на взгляды Элеоноры, хотя и не на ее веру. Она, как и прежде, верила в мессу, святое причастие, молитвы, а также в необходимость исповеди и отпущения грехов. Однако постепенно она начала ставить под сомнение необходимость Крестового похода и правдивость великой мечты Папы Урбана. «Такова воля Божья!» «А действительно ли Богу это нужно?» — подумала она. Нужны ли ему смерть, жестокость, насилия и убийства? Нужна ли ему варварская алчность предводителей крестоносцев, постоянно препирающихся из-за того, какие города и села им достанутся?