Пожилая дама отвернулась и быстро пошла к дому.

А проповедник и его два юных спутника свернули за угол и вступили в Ньютон-Стюарт. Вероятно, из-за опасения оказаться вовлеченным в миссию спасения мира я помешкал и не стал подходить к нему и задавать вопросы. С тех пор постоянно сожалею об этом.

И кому бы я ни рассказывал позже, никто его не видел и никогда о нем не слышал.

4

Ньютон-Стюарт, который, как ни странно, находится не в Стюартри, а сразу через границу, в Вигтауншире, — один из милейших городков во всем Гэллоуэе. В него попадаешь по прекрасному старинному мосту через реку Кри. Старые дома на западном берегу стоят прямо у кромки воды, как в Венеции и вдоль каналов Брюгге.

Мост проходит примерно по линии древнего Черного брода, через который в стародавние времена перегоняли огромные стада гэллоуэйского скота на большие ярмарки в Карлайле и дальше на юг. Рядом небольшой сад, его можно рассмотреть, свесившись с восточного края моста; кажется, площадку для него выровняли тысячи копыт, которые как раз в этом месте сходили в воду, — причем их тщательно оборачивали кожаными лоскутами, чтобы предохранить копыта во время длинного перегона на юг.

За мостом начинается городок Ньютон-Стюарт: чистый, ухоженный и нарядный, в нем даже в будние дни царит праздная атмосфера. Он напоминает мне те модели уменьшенного масштаба, которые можно иногда увидеть на столах архитекторов: неестественно аккуратные, маленькие и старательно выточенные. Кто-то установил в Ньютон-Стюарте нечеловеческий стандарт чистоты и гигиены, которого город преданно держится. По крайней мере, таково мое впечатление. Я ни в коей мере не хотел бы оскорбить горожан. Иначе укоризненные взгляды тщательно вымытых окон Ньютон-Стюарта и чопорные дома, ровной линией вытянувшиеся вдоль улиц, будут преследовать меня до конца моих дней.

У города нет впечатляющей истории, но есть нечто получше — один из самых великолепных видов в Гэллоуэе. С дороги позади Ньютон-Стюарта открывается перспектива зеленого пояса лугов в долине и диких холмов. Вдали вырисовываются длинные, округлые склоны Коэгнелдера и Кэйрнсмора у Флита, один за другим, как сложные кулисы. Когда на них падают лучи солнца, можно разглядеть заросли вереска, напоминающие пятна пролитого вина; в пасмурные дни холмы кажутся более удаленными, словно синие тени на небе. У них множество настроений и образов, так что жители этих мест могут провести здесь всю жизнь и вдруг обнаружить, что никогда прежде не видели знакомый пейзаж вот таким или вот этаким. Когда на холмы падают первые утренние лучи солнца и когда светило скрывается за ними вечером, когда на них тает снег и по склонам бегут весенние ручьи и когда осень окрашивает их пурпуром, медью и золотом, они придают Гэллоуэю роскошную красоту, и гость чувствует, что есть в этом пейзаже нечто особое, доступное лишь сердцам тех мужчин и женщин, что родились в этих краях.

Чтобы понять, что представляет и собой Гэллоуэй, необходимо посетить Кирккадбрайт на юго-востоке, Дэлри или Новый Гэллоуэй на севере, но гораздо важнее обосноваться, как дома, в Ньютон-Стюарте, ведь именно отсюда удобно совершать поездки в Стюартри и Вигтауншир, а также в район Малла.

Берега Кри восхищали Бернса, как непременно восхищают любого, кто гуляет у этой реки. Как-то вечером я вышел пройтись в сторону Миннигафа. Подходил к концу жаркий осенний день. Солнце клонилось к закату, ярко озаряя последние мили своего пути к заливу. Я дошел до поворота, там из-за деревьев показалась башня церкви Миннигафа, а вниз и налево вела темная лесная тропа, по которой я пришел к подвесному мосту через реку. Подо мной была естественная заводь, образованная рекой, которая в этом месте пробивала себе путь сквозь скалу. На мелководье торфяные воды Кри отливали густым, теплым цветом, а на глубине казались черными и маслянистыми, как нефть.

Два молодых человека, встав на скалу, распрямились, приготовившись нырять. Они врезались в темную воду прохладного водоема, как два тюленя, еще мгновение я видел их тела, оливково — зеленые в торфяной воде, а потом они вынырнули на поверхность. Наблюдая за ними, я задумался: понимают ли они, что купание в реке Кри в конце жаркого осеннего дня остается в памяти человека, даже когда многие более важные события теряются в тумане лет?

Купальщики выбрались на поверхность, встряхнули мокрыми волосами, которые закрывали им глаза, подняли веер брызг, потрясли головами, выплюнули воду, набравшуюся в рот, а потом широкими взмахами рук — необычайно белых на бурой воде — поплыли ближе к берегу. За ними тянулся долгий след волн. На фоне лимонно-желтого неба, часто махая крыльями, пролетела летучая мышь, потом мелькнула в обратном направлении, совершенно беззвучно; купальщики громко переговаривались, плескались в тихой заводи, в которой отражались небеса цвета расплавленного золота. Я подумал: если вам обоим или хотя бы одному из вас суждено отправиться в дальние края, например в Канаду или Австралию, каким чудесным покажется вам этот миг — миг, который сейчас представляется столь незначительным. Все это время, неосознанно, ваш мозг запечатлевает детали этого мгновения, так что вы навсегда запомните цвета этого вечера и прохладу воды, возможно, даже полет летучей мыши, крики стрижей, и вы будете помнить все, даже когда имена и лица знакомых вам ныне женщин превратятся в вашем сознании в бледные тени. Вы будете недоумевать, почему эта картина казалась вам столь заурядной. Именно яркий узор простейших воспоминаний позволяет нам укореняться на земле, а без них мы становимся потерянными и неприкаянными сердцами.

Маленький церковный двор в Миннигафе граничит с остатками старой церкви и кладбища. Старая церковь укутана плотным сплетением колючих кустов. Плющ покрывает сплошным ковром лишенное крыши здание. Могильные камни покосились, и высокая трава почти полностью скрывает их, словно стыдится неукротимой жажды бессмертия.

Ко мне подошел могильщик, и мы разговорились. Хотя все могильщики, которых я встречал, были вполне приятными людьми, я никогда не мог избавиться от легкой дрожи при встрече с человеком подобной профессии. Когда случайно натыкаешься на их хозяйство, оно поражает убогостью и сумрачностью: по углам стоят и лежат лопаты, обломки негодных погребальных венков; а привычный, профессиональный взгляд, которым такой человек осматривает кладбище, вызывает невольный холодок, пробегающий по спине. У них есть привычка, тоже пугающая, упоминать мертвецов неопределенным «они».

Могу с удовольствием отметить, что этот могильщик оказался не слишком типичным профессионалом, и мы спокойно прошлись по церковному двору, вместе прочитали надпись на могильной плите из красного песчаника, на обратной стороне которой красовался тщательно исполненный герб.

Он изображал ворона, шею которого пронзила стрела, а ниже виднелись два других ворона, шеи которых были пронзены еще одной, общей для двоих стрелой.

— Когда король Роберт Брюс скрывался в горах неподалеку отсюда, — сообщил мне могильщик, широко махнув рукой в сторону Гэллоуэйского высокогорья, — он зашел в дом к одной старой женщине в Крэйгенкалзи. Она трижды выходила замуж, и у нее были три сына, готовых сражаться за короля. Одного сына звали Мэрдок, другого — Маклург, третьего — Макки. Так вот, король Роберт решил испытать их как лучников. Первый парень подстрелил ворона, сидевшего на утесе. Второй подстрелил двух летящих воронов одной стрелой. А третий промахнулся. С тех пор эти семьи всегда изображают воронов на своих надгробных плитах.