Немного погодя он извиняется и идет в зал. Амира уже там. Взгляд на ее лицо. Она задерживается у стола с напитками. Высокие стаканы с соком. Апельсиновым и каким‐то розовым, возможно из гуавы. Она смотрит на Амара. Оба улыбаются, думая об одном и том же. По крайней мере, так чувствуется. Он представляет соединивший их, туго натянутый канат, не видимый больше никому, кроме них, и двигается в ее сторону.

Она подносит стакан к губам. Он прислоняется к столу, лицом к толпе. Наблюдает, как люди входят в зал, приветствуют друг друга и расходятся по своим половинам.

– Думаешь, мы можем? – спрашивает она, не глядя на него. Делает еще глоток. Браслеты позвякивают, ударяясь друг о друга.

Каждое письмо, которым они обменялись с того дня, когда первый клочок бумаги лег на его подушку, кажется, вело к этому моменту. В последнем имейле он упомянул, что, возможно, в отеле есть этаж, на котором они смогли бы встретиться, куда ни у кого не найдется причины подняться. Она не ответила, а он удалил письмо из папки «Отправленное».

Теперь он говорит:

– Десять минут, семнадцатый этаж.

– Ты с ума сошел.

Но она смеется. Он оглядывается – проверить, не слышал ли кто. Она опускает пустой стакан на стол. На краю стакана розовый след от помады.

– Ты первый. Пятнадцать минут, – отвечает она и идет на женскую половину.

Он смотрит ей вслед, пока она не скрывается из виду.

Это их первая совместная прогулка. Коридор семнадцатого этажа устлан ковровой дорожкой, так что их шаги не слышны. Кроме них, здесь ни души. Он уже запомнил аляповатый красный рисунок из вьющихся лоз на полу, ее ноги в золотых туфлях, идущие медленно, возможно, чтобы продлить прогулку. Он составил список тем, о которых хотел поговорить, если что‐то вылетит из головы. Основной пункт – рассказ о том, как психолог сказала: у него определенно есть шанс закончить школу при условии, что придется много работать и нагонять упущенное, регулярно встречаться с учителями, а иногда во время ланча посещать обязательные дополнительные занятия. Она слушает с неподдельным облегчением. Даже волнением. Он мысленно приказывает себе сделать для нее то же самое, если она когда‐нибудь придет к нему с хорошими новостями.

Каждый раз, когда кто‐то открывает одну из сотни дверей, их охватывает паника. Они, словно обжегшись, отскакивают друг от друга. Но это всего лишь мужчина с портфелем. Или пожилая женщина в бирюзовом платье, поправляющая складки. Она взглянула на них только раз, но улыбнулась, словно все поняла.

Он так счастлив, что готов пуститься в пляс, что для него нехарактерно, но, может, с ней он становится одним из тех, кто танцует. Может быть, с ней он становится тем, кто может все. «Миру пора знать», – думает он: строфа из другого стихотворения, которое задавал учитель несколько недель назад. «Камню пора расцвести».

Он вспоминает строки Целана и Рильке… каким глупым он будет выглядеть, если признается в этом. Как она закатит глаза и подумает, что он слишком сильно старается. И что он вовсе не так крут, как кажется. Но в каком‐то уголке сознания ему все равно. Он хочет повернуться к ней, взять горсть волос, которые выбились из прически и упали ей на лицо, осторожно заправить за ухо, нежно провести пальцем по щеке и продекламировать строки, которые он помнит: как все на свете существует, чтобы сберечь нас.

Она рассказывает о проведенном дне, энергично жестикулируя. Когда они стали людьми, которым небезразличны самые незначительные детали жизни друг друга? Он смеется в нужные моменты. Что‐то запертое в ее душе открывается, и она, немного покружившись, говорит:

– Поверить не могу, что мы это делаем. Что, если нас поймают?

– Не поймают.

– Ты так уверен.

Он не отвечает. Протягивает руку, проводит пальцами по шероховатой стене. Дверному косяку. Гладкой филенке двери. Снова по косяку. Потому что не может коснуться ее.

– Скажи мне что‐нибудь, – просит она.

– Что ты хочешь знать?

– Все, что имеет значение.

Он думает. Далеко позади звякает лифт. Они замирают. Переглядываются. И смеются. Что он мог ей сказать? Ему следовало бы лучше подготовиться. Он уже решил, что есть вещи, которые лучше скрыть от нее. Отчасти потому, что не хочет подавать дурной пример, не желает плохо на нее влиять. Как быстро она сообразила попросить сигарету, когда полгода назад наткнулась на него и Аббаса! Они курили в саду, прячась за высокими деревьями. «Почему не могу я, если можешь ты? Разве наши легкие настолько разные, что к ним применяются разные стандарты?» Аббас взглянул на Амара, словно хотел сказать: «Видишь, с кем приходится иметь дело?»

После этого он повернулся к сестре, пожал плечами и пробурчал: «Ладно, можешь попробовать, и я даже не скажу маме и папе, но только потому, что уж лучше ты станешь курить со мной, чем одна. И только если согласишься сразу после этого оставить нас в покое. И если хотя бы на неделю прекратишь трещать о равноправии. Не меньше чем на неделю, Амира». Она отсалютовала ему, чем восхитила Амара, взяла сигарету и, держа между указательным и большим пальцами, понюхала и сморщила нос, прежде чем поднести к губам и закурить. Отдала она сигарету Аббасу, только когда закашлялась после третьей затяжки. «Вы, мальчики, такие тупые», – фыркнула она при этом, и если бы Амар не улыбнулся, возможно, ее слова показались бы обидными. «Batamiz? – пошутил Аббас, когда она уходила. – Begharat». Что означало человека, не уважающего старших. Человека бессовестного. Она повернулась и сказала: «И счастлива этим», – гордо, весело! До чего же было забавно швыряться друг в друга шутками на урду. Слова звучали совсем иначе, когда слетали с губ родителей.

Он не мог сказать ей, что несколько месяцев назад разыскал Саймона. Саймон был единственным выжившим из всех, кто сидел в машине. В той аварии, которая убила Аббаса. Услышав об этом, его мать сказала: «Что кроется в этих трагедиях? Почему смерть забирает несколько человек, но Аллах выбирает одного, которому позволяет вернуться и рассказать нам обо всем?»

Амар гадал, что может рассказать ему Саймон. В поисках ответа они стали как будто друзьями, и Амар поехал вместе с ним на вечеринку на окраине города. Он много лет курил сигареты с Аббасом и другими мальчишками. Несколько раз они даже затягивались травкой. Но в ту ночь Амару предложили красную чашку с пивом, и он не отказался. Мгновенного воздействия не было. Пузыри пены лопались на губах, но с каждым глотком он чувствовал себя так, будто уходит от своего старого мира. Позже он слишком быстро обдолбался травкой и вышел на улицу подышать свежим воздухом и помассировать грудь, пока не пройдет ощущение, будто в легкие вонзаются стеклянные осколки. Он покачивался на каблуках, не зная, почему приехал сюда вместе с Саймоном. Почему выпил одну порцию и тут же вернулся за другой и третьей, пил в комнате, полной людей, которых не знал. А единственный, с кем он был здесь знаком, ничуть не походил на Аббаса.