Бестужев действительно был исключительно ловок, он уже понял, зачем нужен императрице, а потому прихватил с собой заготовленную (и все-то он знал заранее!) бумагу с советами.

— Алексей Петрович, ты умен и сам небось понял, зачем звала.

— О наследнике речь поведешь, матушка?

Это не официальный прием, потому можно без титулов, не обязательно именовать «Ваше Императорское Величество», можно просто «матушка», хотя Елизавета куда моложе самого Бестужева. Но она позвала не в большой кабинет, а в спальню, хотя и парадную, разговор наедине, значит, особо доверительный, одна Мавра Егоровна вон в углу со свечами возится.

— Поведу. Что с ними делать? Ведь толку никакого, месяц за месяцем — ни наследника, ни серьезности. Бегает с собаками и гоняет лакеев, а она не перечит. Что делать?

Бестужев ловко выхватил из-за обшлага бумагу, протянул императрице:

— Я тут предложения по сему делу подготовил, прочтешь ли на досуге, матушка?

Елизавета Петровна бумагу взяла, но потребовала сказать и словами:

— Говори сейчас.

— Мыслю, молодежь надо от двора удалить хотя бы на время.

— Куда ж их?

— А хоть в Ораниенбаум, там дворец хорош, подновить, что обветшало, и жить в свое удовольствие.

— А ведь дело говоришь! Там есть где порезвиться на просторе, пусть побегает, на воздухе крепче станет.

— И собак можно не в спальне держать, а на псарне…

— Где?!

Хитрый Бестужев словно вскользь сказал, чтобы не выглядело жалобой на князя, но Елизавета Петровна все поняла.

— Где он собак держит?

— В спальне за перегородкой.

— Рядом с женой?

Канцлер только развел руками…

— Теперь понятно, почему они любовью-то не занимаются.

— Да как заниматься, ежели полная постель кукол.

Елизавета схватилась за сердце, рухнула в кресло, Бестужев и Мавра Егоровна засуетились, Мавра сунула под нос нюхательную соль, канцлер замахал все тем же листом с предложениями, чтобы повеяло воздухом.

— Лекаря, матушка?

Та махнула рукой:

— Не надо. Рассказывай уж все, что знаешь.

Бестужев не без ехидства поведал о солдатиках в постели, о стоянии княгини на часах, о занятиях с ружьем, о том, что князь без конца переодевает лакеев в разные мундиры и заставляет заниматься воинскими упражнениями прямо в комнатах, что в качестве развлечения может вылить вино на голову подвернувшегося слуги, даже иностранцам может отпустить непристойные шуточки, грубит придворным и послам, делает непристойные движения, дергаясь всем телом, корчит гримасы…

Елизавета Петровна слушала все это, прикрыв глаза и держа пальцы у висков.

— Да он что, совсем дурак, что ли?

Канцлер только развел руками.

— В Ораниенбаум удалю, а там поумнеет ли?

Бестужев приступил к изложению теперь уже плана по перевоспитанию великого князя.

Почему-то никому в голову не пришло, что юноша просто болен, что он законченный невротик и надо лечить нервы, а не перевоспитывать. Тогда такой мелочи просто не воспринимали. Нервы шалят? Выпей вон водочки с редькой, и полегчает. А Петру не легчало и после настоящей попойки, становилось только хуже. Окажись рядом просто мудрый человек, который смог бы стать князю другом и наставить на путь истинный, из него, может, что-то и получилось бы, ведь были же задатки. Но рядом только юная, обиженная им жена, которой самой бы разобраться в трудностях жизни. Они оба оказались в очень трудной ситуации, но Екатерина выбралась из нее с честью, а Петр, наоборот, опустился до самого низа, превратившись в откровенного дурачка.

В результате совещания императрицы с Бестужевым было решено всех немцев, прибывших с Петром из Киля и продолжавших воспитание в том же духе, убрать, заменив русским достойным наставником, которым был выбран князь Василий Репнин. Болтливых лакеев, дающих, как Румберт, дурные советы, тоже заменить. К княгине приставить в качестве наставницы Марию Симоновну Чоглокову, чтоб следила за каждым шагом и не допустила шашней с разными Чернышевыми…

От себя императрица решила пока молодых не отправлять, понаблюдать.

Изменилось многое, но не все, основное осталось прежним. Наблюдение за ними только ужесточилось. Особенно это касалось Екатерины. Мария Симоновна Чоглокова была двоюродной сестрой императрицы по материнской линии. Всего лишь на четыре года старше самой великой княгини, она давно и по любви замужем, имела четверых детей. По мнению Елизаветы Петровны — прекрасный пример для юной женщины.

Наставления были даны весьма строгие и обширные, касавшиеся всего. Великокняжеская чета строго ограничивалась в общении, должна была проводить как можно больше времени вдвоем, видеть перед собой только положительные примеры и постоянно поощряться к деторождению.

Екатерина от такой смены окружения пришла в ужас, ее практически лишали возможности видеться с друзьями, лишали возможности вообще общаться с кем-то из сверстников, оставляя только Петра и наставников. Не думая о том, что делает, она устроила настоящий скандал, возражая против Чоглоковой. Это позже будет время, когда она устроит такой же скандал после замены Чоглоковой другой фрейлиной, но тогда Екатерина показала, чему научилась у великого князя. Вместо того чтобы действительно положительно влиять на дерганого, несдержанного Петра, она сама закатила истерику. Такого просто не могло быть раньше, но недаром говорят: с кем поведешься, от того и наберешься… Екатерина кричала, что ни за что не примет Чоглокову, не станет ей подчиняться и вообще не желает видеть!

Однако великую княгиню от дурных привычек излечили быстро.

Елизавета Петровна, услышав о протесте невестки, даже задохнулась от возмущения. Эта дрянь, нищая девчонка, у которой не было даже запасных чулок, когда приехала в Россию, получившая все, о чем можно только мечтать, обласканная и одаренная сверх меры, смеет возражать против ее монаршей воли?! Девица, не умеющая соблазнить даже такого сморчка, как Петр, считает себя вправе быть чем-то недовольной?!

Дверь в комнату Екатерины распахнулась почти рывком, она едва успела присесть в поклоне, как на голову просто посыпались гневные слова императрицы. Вот теперь Екатерина увидела, что такое монарший гнев в России. Пощечины и оплеухи, а тем более крик принцессы Иоганны показались ей просто воркованием…

— Я знаю, почему вы плачете! Женщины, которые не любят своих мужей, всегда ревут! Но ведь вас, дорогая, — голос императрицы ехиден, — никто силой замуж за великого князя не гнал, вы согласие дали, зная, каков он. Некрасив? А что, был красивей, когда замуж шла?! Хотелось стать великой княгиней, а муж не нужен?

Елизавета Петровна была столь возмущена, что кричала вперемежку немецкими и русскими словами. Екатерина сжалась: чем возразить, как оправдаться? Что муж и не смотрит на нее как на женщину? Словно услышав такие мысли, императрица закричала: